Материалы:Николай Кленов. ТВЕРЬ В БОРЬБЕ. Очерк истории участия Твери в формировании ядра русского государства

В предыдущей статье в качестве объекта обсуждения была выбрана Смоленщина, побывшая и относительно самостоятельной «землёй» в составе корпоративного владения клана Рюриковичей, и автономной частью Улуса Джучи, и «федеральным округом» в составе Великого Княжества Литовского, и важнейшей твердыней Московского Царства, и восточной окраиной Речи Посполитой.

Богатая и бурная история этой земли дала возможность проследить за изменениями в этническом и политическом самосознании смолян, за методиками «нациестроительства» в исполнении различных властей Средневековья и Нового Времени, за влиянием «народного мнения» на перипетии бесконечной борьбы за власть и жизнь в Восточной Европе. Однако сам процесс формирования «центров силы» в позднем Средневековье и в эпоху «русского Возрождения» остался, по сути, за кадром.

Образовавшийся пробел стоит заполнить, и на этот раз я попробую подойти к выбранной необъятной проблеме «Русские земли в России» с другой стороны: предметом обсуждения станет история самого сердца Северо-Восточной Руси/России – Тверской земли. Эта земля вокруг впадения Тверцы в Волгу никогда не существовала вне Северо-Восточной Руси, зато сыграла важнейшую роль в формировании Российского государства со всеми его достоинствами и недостатками.

Да, такой вывод может показаться странным в ситуации, когда даже многие историки рассматривают Тверь то как вредную помеху на «московском» пути к «объединению русских земель», то как символ пути, альтернативного «московскому» (на каковом пути, естественно, не было никаких неразрешимых проблем, и ждал нас лишь вечный хруст французской булки). Но я все же попытаюсь доказать, что Тверь, выбираясь из кровавого болота XIII века, вышла на дорогу (не исключено, что и единственно возможную), что историки позднее назовут «московской». Более того, Тверь сумела сделать на этой дороге ряд ключевых политических и идеологических «открытий», позаимствованных московскими соратниками/соперниками. Наконец, усиливая этот полузабытый тезис [1], я попытаюсь показать, как именно ЕДИНСТВО И БОРЬБА Москвы и Твери за два века превратили пассивную, расплывающуюся общность «русских людей» в агрессивную, динамичную силу.

Ну а «частные детали» итогового результата этой борьбы (вроде местоположения столицы) определялись удивительными стечениями обстоятельств и не менее удивительными особенностями «человеческого фактора», что и заставило меня (вопреки изначальному замыслу) связать разделы обсуждения с именами тверских князей.

ПРОЛОГ. ЯРОСЛАВ ЯРОСЛАВИЧ: Начало

Мир припал на брюхо, как волк в кустах.
Мир почувствовал то, что я знаю с весны:
Что приблизилось время огня в небесах,
Что приблизился час восхождения Чёрной луны.

(Сергей Калугин, “Восхождение Чёрной луны”)

Тверская земля, помимо собственно Твери, включала в свой состав как возникшие еще в домонгольский период Кснятин и Зубцов, так и появившиеся уже в послемонгольское время Кашин и Старицу. Территория Тверского княжества представляла собой в XIV в. нечто подобное эллипсу, вытянутому в направлении с северо-востока на юго-запад, примерно от Кашина до Зубцова. Стержнем этой территории была Волга, пересекавшая княжество с юго-запада на северо-восток. Городское поселение в «сердце» княжества возникло довольно поздно: еще в ходе новгородско-владимирских конфликтов в 1178, 1180–1181 годах вооруженные силы сторон активно действовали в окрестностях устья Тверцы, однако же упоминания о городе в этом районе источники не содержат. И лишь В. Н. Татищев утверждает, что в 1181 году Всеволод Юрьевич после того, как его войска сожгли Торжок, повелел построить Твердь «при устии реки» [2]. Столь поздняя дата возникновения города вызывает удивление, так как стратегическое значение контроля над торговыми путями по Тверце, Волге, Шоше и Ламе несомненно. В любом случае, Тферь/Тверь развивалась стремительно, и спустя максимум три десятилетия после основания города (между 1180-ым и 1208-ым), она превратилась в центральный город в регионе. После 1237 года значение Твери еще более возросло – здесь всякий желающий можно повторить тот набор слов, каким обычно «географы в истории» объясняют возвышение Москвы в послемонгольский период, добавив очевидные банальности про особое значение связей с Новгородом и Литвой – и где-то в 1247 году город стал столицей отдельного княжества. В 1247 году по смерти знаменитого Ярослава Всеволодовича великим князем владимирским стал следующий за ним по возрасту сын Всеволода III Святослав. Летописи сообщают, что первым делом он посадил своих племянников по городам, «яко бе имъ отець оурядилъ Ярославъ». Из этого можно заключить, что сыновья Ярослава до сих пор не держали удельных княжеств; их отец лишь сделал соответствующие распоряжения в завещании, как впоследствии это вошло в обычай у русских князей перед их поездками в Орду. Когда великий князь Святослав в 1247 году исполнил завещание своего брата, началась история Тверского княжества: одним из племянников Святослава был Ярослав Ярославич, первый князь тверской.

В первые годы самостоятельного правления Ярослава Ярославича Тверь и её князь не попадали на страницы летописей, что по тем временам стоит считать большим благом. Ну а первое же появление Ярослава в Истории было связано с походом «Неврюевой рати» против Андрея Ярославича в 1252 году. Об участи семьи первого тверского князя Лаврентьевская летопись сообщает следующее: «Татарове же рассунушася по земли, и княгыню Ярославлю яша и дети изъимаша, и воеводу Жидослава ту оубиша, и княгыню оубиша, и дети Ярославли в полонъ послаша, и люди бещисла поведоша до конъ, и скота, и много зла створше отидоша» [3]. После этой жуткого эпизода из жизни Северо-Восточной Руси XIII века Ярослав Ярославич зимой 1253/54г. отправляется в Псков и садится там княжить, а в начале 1255 г. он появляется вместе со своими боярами в Ладоге. В том же году Ярослав Ярославич предпринимает попытку завладеть Великим Новгород поперек воли своего грозного старшего брата, великого князя Александра. Невский тут же направился с войском к Ильменю, и Ярослав бежал. Однако в 1258/59г. он отправляется в Орду уже вместе с великим князем Александром и князьями Борисом Ростовским и Андреем Суздальским. Наконец, сразу после смерти Невского -  «В лето 6772. Выгнаша новгородци князя Дмитрия Александровича, сдумавше с посадником Михаиломъ, зане князь еще малъ бяше; а по Ярослава послаша, по брата Александрова, во Тферь сын посадничь и лучшии бояры» [4].

В том же 1264 г. тверской князь Ярослав стал по праву старшинства великим князем Владимирским.

Все это нудное перечисление событий из «тверского» периода жизни Ярослава Ярославича приведено здесь, чтобы еще раз уже на новом материале продемонстрировать типичную для «княжого» периода нашей истории порочную практику «коловращения» князей, когда основная активность «госаппарата» шла на выкачивание ресурсов имеющейся земли для получения контроля над более богатым и почетным столом. В рамках моей «теории» выход из этого порочного круга нашли князья, заключившие «общественный ряд» с элитами определенной земли и поставившие свои силы на службу «земским» интересам. Поэтому мне и хотелось бы найти в источниках свидетельства связи между бурным развитием Тверской земли в середине XIII века – и новыми чертами в деятельности первого князя тверского и владимирского. Да и некоторые авторы, как бы подтверждая мою гипотезу, предполагают, что Ярослав Ярославич управлял своим владимирским княжением преимущественно из Твери [5]. Увы, но после вокняжения Ярослава на владимирский стол почти все сохранившиеся сведения о его делах вплоть до смерти зимой 1271/72г. связаны с новгородскими событиями, и попытка объяснить отсутствие упоминаний Твери в сообщениях о деятельности Ярослава трудами пресловутых «московских компиляторов летописей» представляется неубедительной.

Зато дошедшие до нас сообщения об этой деятельность Ярославича хоть скупы и отрывочны, но не позволяют упрекнуть очередного великого князя в явных мерзостях, что очень и очень много по меркам того времени. Ярослав не разорял русских земель с особым цинизмом и даже иногда старался не допустить их разорения иноплеменниками; не наводил татарских ратей на своих врагов (хоть и грозил этим страшным оружием тому же Новгороду) и даже пытался использовать ордынских баскаков для борьбы с «немцами»; не отличался зверством в бессудных казнях и даже как-то раз отказался выдать литовских беженцев на расправу новгородцам. Но для Твери самым важным из предположительных свершений Ярослава стало появление собственного епископа. Действительно список русских епископов, представленный в Никоновской летописи, называет первым епископом тверским «Симеона из Полоцка». И, видимо, именно этот епископ упомянут в описании похорон Ярослава Ярославича: «епископъ Семенъ, игумени, и попове, певшее, надъ нимъ обычные песни, и положиша его на Тфери въ церкви святого Козмы и Демьяна».

Тверь в 60-е годы XIII века представляла собой быстро растущий, интенсивно набирающий силу город. Археологические исследования последних лет показали, что в это время тверской Кремль, обнесенный новой линией укреплений, достигал площади 20 га. У стен Кремля располагались обширные Загородский и Затьмацкий посады, общая площадь города достигала в это время 60—70 га. И нет ничего удивительного в том, что епископ переживающего нелегкие годы Полоцка решился на перемещение сюда своей резиденции. Так Тверь задолго до Москвы успешно «импортировала» к себе церковного иерарха с русского Запада, продемонстрировав отличное понимание тех перспектив, что давал любой земле Северо-Восточной Руси союз с духовной властью.

МИХАИЛ ЯРОСЛАВИЧ: «Царь» и «великий князь всея Руси»

Кто сказал: «Живи покорно не ищи руна,
Не летай и не ныряй до дна»?
Сталь легка, судьба проворна; грош тому цена,
Кто устал и дремлет у окна?
Встань, страх преодолей,
Встань, в полный рост,
Встань, на земле своей,
И достань рукой до звезд

(Ария, «Встань, страх преодолей»)

Со смертью Ярослава Ярославича с политической арены практически ушло поколение братьев Александра Невского. На авансцену борьбы за великое княжение выходило поколение его сыновей и племянников, выросшее уже под «татарским игом», во главе которого стоял Дмитрий Александрович, герой Раковора. И по иронии судьбы именно на это поколение пришлось политическое противостояние, лично мною почитаемое за переломный момент во всей истории формирования русского народа и Русского государства. Потому что если и есть в нашей истории политический деятель, олицетворяющий высшую степень мерзости, подлости и зла, противостояние которому и есть фундаментальный нравственный выбор для людей и правителей, то это младший брат Дмитрия – Андрей Александрович Городецкий, решивший любой ценой отобрать власть у брата. Куда там более поздним жалким плагиаторам. Основание для таких эмоциональных оценок просто и незамысловато:

«В лето 6789  (1281) Князь Аньдрей Александровичь испроси собе княжение великое подъ братомъ своимъ старейшимъ княземъ Дмитреемъ и приведе съ собою рать Татарскую Кавгадыа и Алъчадыа… Все же то зло створи князь Андрей съ своимъ Семеномъ Тонглиевичемъ, добиваяся княжениа великого, а не по старейшиньству. Татарове же много зла сътвориша, отъидоша». В этом году татары, прежде чем «отъидоша», разорили и Тверскую землю.

«В лето 6790  (1282) Князь Ондрей Александрович приведе дроугоую рать Татарьскоую на брата, на великого князя Дмитреа, Турай-Темеря и Лына; а с ними въ воеводахъ Семенъ Тонглиевичь. И пришедше, много зла сътвориша в Соуздальской земли, якоже и преже».

«В лето 6792  (1285) Князь Андрей Александровичь приведе царевича из Орды и много зла сътворивъ хрестьяномъ».

«В лето 6801  (1293) Князь Ондрей Александровичь иде въ Орду съ инеми князи Рускими и жаловася царю на брата своего, князя Дмитреа Александровича. Царь же отпоусти брата своего Дюденя съ множествомъ рати на великого князя Дмитреа Александровича». [6].

Систематическое обращение к помощи монгольских вооруженных сил мало того, что нанесло Северо-Восточной Руси удар, сравнимый с батыевым нашествием, но еще и фактически сформировало заведомо проигрышный modus operandi для русских князей, способный привести их вместе с государством лишь к печальному концу. Радует лишь то, что Андрей Александрович все же не получил своего грамотного пиара и не превратился в «брендовую» фигуру отечественной истории.

В войне Дмитрия и Андрея, двух сыновей Александра Невского, Тверь поневоле должна была выбирать свою сторону баррикад. И вот при Михаиле Ярославиче, «посмертном» сыне Ярослава Ярославича от новгородской боярыни, Тверь решительно встала против сил, олицетворявших наиболее страшный и отвратительный выбор в отечественной истории. Закономерно, что вместе с Тверью в «антиандреевскую» коалицию вошел еще один город, в котором правящий князь также начал искать пути выхода из порочного круга княжеского коловращения. Результат не заставил себя ждать: в 1285 году  «...князь Андреи приведе царевича, и много зла сътворися крестьяномъ. Дмитрии же, съчтався съ братьею, царевича прогна, а боляры Андреевы изнима» [7].

Этой братьею и были (по обоснованному мнению Насонова и Горского) Михаил Ярославич Тверской и Даниил Александрович Московский.

Высшей точкой внутренней войны стала так называемая «Дюденева рать». В 1293 г. Андрей Александрович, Федор Ростиславич Ярославский, Дмитрий и Константин Борисовичи Ростовские отправились в Волжскую Орду, после чего хан Тохта послал на Дмитрия Александровича и его союзников (главными из которых были Даниил Александрович Московский и Михаил Ярославич Тверской) войско во главе со своим братом Туданом (Дюденем). Великий князь бежал в Псков. Были взяты города Владимир, Суздаль, Муром, Юрьев, Переяславль, Коломна, Москва, Можайск, Волок, Дмитров, Углич. К Москве Дюдень и Андрей подошли после взятия Переяславля — столицы собственного княжества великого князя Дмитрия — «и Московского Данила обольстиша, и тако въехаша въ Москву и сътвориша такоже, якоже и Суждалю, и Володимерю, и прочим городом, и взяша Москву всю и волости, и села». [8].

Но триумф Андрея был недолгим. Еще после второго его обращения к ордынской помощи Дмитрий Александрович сделал сильный встречный ход: «съ своею дружиною отъеха в Орду к царю татарскому Ногою». (После татарского похода 1281 года Дмитрий восстановил великокняжеские права своими силами.)

Ногай, внук одного из младших братьев Батыя — Бувала, являлся фактически самостоятельным правителем западной части улуса Джучи — от Нижнего Дуная до Днепра (ставка его находилась в низовьях Дуная). Приезд великого князя владимирского был, по-видимому, для этой силы первым серьезным контактом с князьями Северной Руси, позволившим Ногаю начать создавать там собственную сферу влияния.

И вот в 1293 году, когда войско Дюденя находилось в Москве, в свою столицу вернулся из Орды Ногая Михаил Ярославич Тверской. Узнав о его возвращении, татары и Андрей, уже собиравшиеся напасть на Тверь, не решились этого сделать. Причиной этой нерешительности стал сильный отряд «ногаевских» татар под командованием Токтомеря, пришедший на Русь для поддержки вассалов злейшего врага сарайских ханов. Войско «ногаевцев» двигалось вслед за спешащим в родной город Михаилом Тверским и именно приближение Токтомера заставило Дюденя отказаться от похода на Тверь (судя по хронологии, Токтомер продвигался на тверскую территорию практически одновременно с отходом Дюденя от Волока) [9].

Дмитрий Александрович в такой обстановке в марте 1294 г. попытался вернуться из Пскова на Северо-Восточную Русь. Андрей с отрядом новгородцев выехал из Новгорода в Торжок с целью перехватить брата. Обоз Дмитрия достался нападавшим, но сам законный великий князь добрался до Твери, превратившейся в главный бастион «антиандреевской коалиции». Отсюда Дмитрий Александрович отправил в Торжок посольство, заключившее мирное соглашение между противоборствующими сторонами. После своего недолгого триумфа времен Дюденевой рати Андрей оказался вынужден вернуть старшему брату великое княжение и Переяславль, сохранив взамен за собой новгородский стол. Таким образом, поход Дюденя имел лишь ограниченный конечный успех — из-под власти Дмитрия Александровича удалось изъять только Новгородскую землю. И здесь сложно переоценить роль Твери, последнего непокоренного города «антиандреевских» сил, равно как и роль её князя Михаила Ярославича.

Но скорая смерть Дмитрия сделала Андрея «законным», по старшинству, великим князем владимирским. Территория великого княжества оказалась в его руках и тем самым перешла в сферу влияния Волжской Орды; противники Андрея, только что испытавшие татарское разорение, не решились сразу же выдвинуть ему конкурента, но потенциально таковыми должны были стать Михаил Тверской и Даниил Московский.

И в 1296 г. произошло новое обострение борьбы между добравшимся, наконец, до великокняжеского стола Андреем и московско-тверской группировкой. Осенью этого года новгородцы изгнали наместников Андрея Александровича и пригласили на княжение Даниила. Московский князь ответил на это приглашение согласием. После этого был заключен договор о союзе между Новгородом и Михаилом Тверским. В том же году Андрей Городецкий пришел из Волжской Орды в сопровождении очередного татарского отряда, возглавляемого на этот раз Олексой Неврюем. Поездка великого князя в Орду не была, однако, реакцией на лишение его новгородского стола, поскольку отправился он туда еще в 6803 г., т. е. до 1 марта 1296 г. Наоборот, противники Андрея, предугадывая последствия его очередной поездки к сарайскому хану, воспользовались отсутствием непопулярного великого князя, чтобы начать наступление первыми. Тверской и московский князья успели:

«Приде Андреи князь ис татаръ и совокупи вой и хотe ити на Переяславль ратью, да от Переяславля к Москве и ко Тфери; слышав же князь Михаиле Тферьскыи и Данило Московьскии князь, и совокупивъ вой и пришедше и стаста близъ Юрьева на полчищи, Андреи в Володимери, и тако не даста пойти Андрею на Переяславль»… «и сташа супротив себя, со единой стороны князь великий Андреи, князь Феодоръ Черный Ярославскыи Ростиславичь, князь Костянтинъ Ростовскыи со единого, а съ другую сторону противу сташа князь Данило Александровичь Московскыи, брат его князь Михаиле Ярославичь Тферскыи, да съ ними Переяславци съ единого. И за малымъ упаслъ Богъ кровопролитья, мало бою не было; и поделившеся княжениемъ и разъехашася въ свояси» [10].

Одним из пунктов соглашения, заключенного во Владимире зимой 1296–1297 гг., было сохранение за тверским, московским и переяславским князьями права на самостоятельный сбор дани, которое они приобрели, будучи вассалами Ногая. Характерно, что в сообщении Троицкой и Симеоновской летописи вставшие на пути Андрея и Неврюя тверской и московский князья ошибочно названы братьями. В кровавой кутерьме 80-ых и 90-ых годов XIII века эти князья вместе сумели сделать главное: сумели доказать, что Орда не непобедима, что татар можно использовать против татар, что покорностью, наглостью и крепким войском можно добиться большего, чем одной покорностью.

Но союз Твери и Москвы был обречен. И Михаилу, и Даниилу, и стоящим за ними силам быстро стало ясно, что и Тверь, и Москва могут стать той архимедовой точкой опоры, опираясь на которую, местный правитель способен перевернуть все основы княжого права и превратить всю Северную и Северо-Восточную Русь в достояние своего рода (и «своего» города!). О большем пока, видимо, не говорили, но даже и такой «приз» не делится на двоих. И вот в 1300 году Михаил Ярославич Тверской идет на конфликт с Иваном Переяславским, сыном Дмитрия Александровича и наиболее слабым участником «антиандреевского» триумвирата того времени. Кроме того, в 1300 году резко изменилась геополитическая ситуация вокруг русских княжеств: покровитель Твери и Москвы Ногай потерпел окончательное поражение в своей борьбе с сарайским ханом Тохтой и погиб. В этой ситуации Михаил Тверской принимает, казалось бы, абсолютно разумное решение и идет на сближение с «главным поклонником» Тохты в наших краях – Андреем Городецким, доживающим последние годы своего короткого и невнятного великого княжения. Этим рациональным ходом тверской князь резко увеличил свои шансы в предстоящей в скором времени борьбе за власть и одновременно поставил в довольно затруднительное положение своего московского соратника-противника. Действительно, за очень короткий срок Даниил лишился могущественного покровителя в Орде (1300), князей-союзников — Михаила Тверского, перешедшего на сторону Андрея (1300), и умершего Ивана Переяславского (1302). Однако именно в это время московский князь, будто решив, что терять ему уже нечего, совершает целую серию дерзких наступательных акций, практически игнорируя мнение ордынского сюзерена на их счет:

В 1300 году «Данило князь московъскыи приходилъ на Рязань ратью и билися у Переяславля (Рязанского), и Данило одолелъ, много и татаръ избито бысть, и князя рязанского Костянтина некакою хитростью ялъ и приведъ на Москву» [11].

А в 1302 Даниил опять же без согласования с ханом занял Переяславль, намереваясь, видимо, и этот город вслед за Коломной и Можайском включить (исключительное по тем временам дело!) в состав Московской земли, а не перейти по обычаю на более почетный переяславский стол. Эту удивительную успешную наглость Даниила А. А. Горский связывает с появлением на его службе значительного числа служилых людей из княжеств Юго-Западной Руси (среди которых был и отец будущего митрополита Алексия), входивших до 1300 года в сферу влияния Ногая [12]. И если согласиться с этой обоснованной точкой зрения, то придется признать, что Москву эти беженцы выбрали именно благодаря успешному сближению Михаила Ярославича Тверского со сторонниками сарайского хана Тохты: Даниил Московский остался единственным сильным князем из «тянувших» в своё время к Ногаю.

Так на первый взгляд успешный дипломатический маневр на границе XIII и XIV веков (1) усилил потенциально главного соперника Твери и (2) связал руки тверскому князю, помешав увеличить территорию своей «основной» земли в период предельной слабости как ханской, так и великокняжеской власти. Тверь и Москва в своём начинающемся противостоянии убедительно показали, что в определенные моменты даже в условиях жесткого внешнего управления наглость и решительность позволяют добиваться поставленных целей более успешно, чем осторожность и дипломатичность. Тверские и московские князья неплохо усвоили и потом неоднократно применяли на практике этот урок, совершенно упущенный массовым сознанием наших современников.

А далее в кустах вдруг обнаружился обычный для данного рассказа стремительный рояль: 5 марта 1303 года умер Даниил Александрович Московский, союзник-противник героя данного раздела, второй по старшинству из потомков Александра Невского. Умер на сорок первом году жизни и на пике военных и политических успехов. Умер ранее великого князя Андрея Александровича, так и не побывав на владимирском столе – и тем самым в соответствии с основами княжого права закрыв своим потомкам путь к великому княжению. Михаил Ярославич постарался сразу же воспользоваться открывшимися возможностями, и в союзе со смоленскими князьями попытался отторгнуть от Москвы не так давно присоединенный Можайск. Там обосновался Святослав Глебович, княживший перед этим, скорее всего, в Ржеве, т. е. на границе с московскими и тверскими землями. Но новый московский князь Юрий Данилович с братьями занял Можайск, Святослав был взят в плен и отвезен в Москву. Осенью того же года возвратился из Орды великий князь Андрей Александрович, после чего в Переяславле состоялся княжеский съезд, на котором де-факто безрезультатной осталась тверская попытка выкурить москвичей из другого их свежего «приобретения»:

«Съехашася на съезд в Переяславль вси князи и митрополит Максим… и ту чли грамоты, царевы ярлыки и князь Юрьи Данилович приат любовь и взял себе Переяславль, и разъехашася раздно» [13].

Наконец, в 1304 г. умер Андрей Александрович Городецкий, и Михаил Тверской оказался старейшим из Рюриковичей Северо-Востока: он остался единственным внуком князя Ярослава Всеволодовича. Его единственный потенциальный соперник Юрий Данилович Московский никакими правами на великое княжение не обладал: по родовому принципу он был младше не только Михаила Ярославича, своего двоюродного дяди, но и сына Андрея Александровича Михаила — своего двоюродного брата, а по отчинному даже в перспективе не имел оснований претендовать на Владимир, так как Даниил, его отец, великим княжением не владел. Как вновь справедливо отмечает Горский, «ранее были случаи, когда князь, не являвшийся «старейшим» среди потомков Ярослава Всеволодича, оспаривал великое княжение. Но во всех случаях это был второй по старшинству князь, имевший к тому же права на великое княжение «по отчине». Вот только Михаил отлично понимал всю бессмысленность обращения к старому опыту в переломную эпоху 1300-ых – и начал действовать сразу после смерти великого князя Андрея:

• Cам тверской князь без лишний промедлений отправился в Орду за ярлыком на великое княжение;
• Его люди принялись занимать наиболее важные пункты собственно великокняжеского «домена», не дожидаясь ханского решения, однако и противники Твери не спали: в Костроме и Нижнем Новгороде бояре Михаила столкнулись с инспирированным Москвой сопротивлением «черных людей»;
• Сочувствующий Михаилу митрополит Киевский и Всея Руси Максим «со многою мольбою браняше [Юрию] ити в Орду, глаголя: «Азъ имаюся тебе съ княгинею, с материю князя Михаила, чего восхочешъ изъ отчины вашея, то ти дасть»
• Не особо надеясь на силу слова, тверичи организовали засады на Юрия в окрестностях Суздаля – и почти угадали: Юрий Московский действительно отправился в Орду вслед за Михаилом, чтобы заявить претензии на великое княжение, вот только выбрал другие дороги;
• В Костроме люди тверского князя умудрились захватить Бориса Даниловича, брата московского князя и тем самым положили начало коллекции Даниловичей и их родственников в тверских тюрьмах;
• В Новгород Великий были отправлены тверские наместники, немедленно схлестнувшиеся с местными противниками Твери;
• Наконец, перешедшие на сторону Твери бояре покойного великого князя Андрея под руководством широко известного в узких кругах Акинфа были отправлены с немалыми силами к Переславлю, главному на тот момент яблоку раздора в развивающемся конфликте между Тверью и Москвой.

Последняя и наиболее важная акция из списка дел в плане борьбы за великое княжение закончилась и самой громкой неудачей: «Тогда бысть ему [Ивану Даниловичу, оставшемуся на хозяйстве в Москве и Переяславле] бои съ Акинфомъ Тферскымъ, съ княземъ же с Ываномъ съ единаго переяславская рать, къ тому же приспела и московская рать и бишася зело крепко, и поможе Богъ князю Ивану и уби Акинфа у Переяславля, и зятя его Давыда, и множество тферичь» [14].

Но отдельные провалы уже ничего не изменили: после ожесточенной сарайской «торговли» между московским и тверским князьями (в которой разные источники сомнительное звание автора наиболее жирных в финансовом плане предложений отдают разным князьям) хан Тохта решил вопрос о великом княжении в пользу Михаила, и осенью 1305 г. тверской князь вернулся на Русь.

После такого триумфа эльфийскому королю (каковым предстаёт Михаил Тверской в рассуждениях, например, известного писателя Балашова) по законам жанра положено было простить всех своих врагов и терпеливо дожидаться момента, когда зло окончательно озлится. Вот только Михаил из источников не слишком походил на эльфийского владыку, и сразу по возвращении на Русь, уже в Нижнем Новгороде новый великий князь начал разбираться со своими противниками:

«изби всех вечников иже избиша бояр [Михаила]… и ту же чашу [нижегородцы] испиша: им же бо судом судите, судят вам» [15].

Но главные противники Твери в тот момент были совсем не в Нижнем, и, видимо, все в том же 1305 году Михаил Ярославич при поддержке незначительной «Таировой рати» двинулся на Москву. Подробности этого похода сейчас не восстановить, однако с уверенностью можно утверждать, что (1) москвичи выдержали удар великого князя, поддержанный ордынским сюзереном, но (2) далось им это крайне нелегко: «князь Юрьи выеха на Москву съ Рязани, а на осень бысть Таирова рать. Toe же осени князь Александр и Борись [младшие братья Юрия Даниловича] отъехали въ Тферь съ Москвы» [16].

Этот беспрецедентный для московского семейства отъезд князей в Тверь лучше всяких слов демонстрирует всю сложность положения Юрия Даниловича. Но этот «отмороженный» на всю голову товарищ (невероятно далекий от навязшего на зубах образа «московского осторожного лицемера и скопидома») не сдавался, и в 1307 г. «бысть бои на Руськои земли, Михаил с Юрьем о княженье Новгородское» [17].

Так что окончательно утвердиться в Новгороде Великом и сесть на этот древний стол великий князь сумел лишь 14 июля 1308 г. После этого важнейшего успеха Михаил Ярославич предпринял еще один поход на Москву: князь владимирский «старого образца» вполне мог оставить поверженного соперника в покое, но этого не мог себе позволить князь тверской и владимирский. По-видимому, теперь Михаил рассчитывал окончательно сокрушить своего соперника и, возможно, посадить на московский стол одного из отъехавших в Тверь братьев Юрия. Но решающее сражение, произошедшее 25 августа, не принесло успеха: тверичи «много зла сотвори и града не взяв отъиде». [18]

Вскоре Юрий Данилович, окрыленный своей московской победой, сумел овладеть Нижегородским княжеством, ставшим выморочным после кончины князя Михаила Андреевича (сына Андрея Александровича). Тем самым московский князь вновь покусился на великокняжеские права, пусть в своё оправдание он и мог ссылаться на своё право в доле общего наследия потомков Александра Невского. В 1311 г. старший сын Михаила Ярославича Дмитрий был отправлен на Нижний Новгород «на князя на Юрия» походом, но этот поход был парализован новым митрополитом всея Руси Петром, «не благословившим» Дмитрия во время его нахождения во Владимире (месте пребывания митрополита). Итогом этой борьбы стал временный компромисс, в рамках которого Нижний Новгород получил Борис Данилович, выехавший в своё время в Тверь брат Юрия. Михаил Ярославич, великий князь владимирский и тверской, наконец, получил небольшую передышку на своей «вершине власти».

Анализируя описанное выше поведение Михаила, князя тверского, и Михаила, великого князя владимирского, можно заключить, что Михаил Ярославич стал одним из первых князей, для которых усиление «своего» удела, «своей» земли занимало достаточно высокое место в списке приоритетов даже относительно борьбы за более «почетные» столы. Причем тверской князь, разрушая на деле старые порядки, был вынужден (как, временами, и его московские противники) регулярно апеллировать к избранным положениям «княжого права» хотя бы на достаточно многочисленных в ту эпоху княжеских съездах. Но если добавить к этим апелляциям анализ источников, где могли хоть в каком-то виде остаться подлинные мысли и слова Михаила и его окружения, то мы увидим, что для этой среды были характерны новаторские по тому времени, но отлично нам знакомые взгляды на саму суть княжеской власти и русского государства. Так, пропаганда пресловутого княжеского единения, особенно перед лицом внешней опасности, была характерной чертой русской общественно-политической мысли XI–XIII веков. Единение понималось прежде всего как военный союз равноправных князей. Но окружение Михаила Тверского предлагало другой путь ликвидации феодальных распрей. Резко осуждая борьбу младших князей против старших, вассалов против сюзерена, они ратовали за подчинение русских князей и бояр великому князю Владимирскому, каковым признавался только сам Михаил [19]. Более того, в Повести о Михаиле Тверском, написанной в начале XIV в. духовником (?) тверского князя, идея единовластия оказалась заложена в такой безумно дерзкий для того времени (и хорошо знакомый для нашего) контекст, как рассуждения о законопреступном царе, поставленном над Русской землей за ее «согрешения». По мысли автора Повести, если Русь избавится от «согрешений», то она будет иметь достойного царя, каковым и должен стать Михаил Ярославич:

«а инии царство свое и венець, и поръфиру, и весь санъ своего суньклитъства временнаго ни во что же вменяюще, оставляаху… яко же сии крепкыи умом и терпеливыи душею блаженыи и христолюбивыи великыи князь Михаило Ярославичь, свое царство у месты вменивъ, остави… сей крѣпкий умомъ и терпеливый душею блаженный и христолюбивый великий князь Михайло Ярославичь свое царство, уметы вмѣнивъ, остави, приятъ страсть нужную, положи душу свою за люди своя». Причем «царство» Михаила виделось ему и его людям как царство «всей Русьской земли» — «владеющу землею Рускою, Володимером и Великим Новым городом и всею страною до моря Варяжского и пакы Новымгородом Нижним и до предел Измаилтескых» [20].

Не случайно в послании к Михаилу константинопольского патриарха Нифонта адресат титуловался «великим князем всея Руси». К князю Северо-Восточной Руси такой титул прилагался впервые. М. А. Дьяконов полагал, что титул «великий князь всея Руси» был принят самим Михаилом, а Нифонт лишь признавал новый титул русского князя [21]. Причем, хоть «Руская земля» в Тверском сборнике и сведена вполне определенно к границам Северо-Восточной Руси, сохранялась и память о связи этой «всей Руси» с Киевом (закладывая основы будущей вполне «московской» политики на «западном направлении»): «От Киева же бо почну даже и до сего богохранимаго Тферскаго града» [22].

Так рождались в Твери идеологические основы будущей России.

Здесь же рождались и её первые символы: в 1285, в год первого явления преяславско-московско-тверского союза на сцене Истории «заложена бысть на Твери церковь камена благоверным князем Михаилом Ярославичем и материю его княгинею Оксиньею и преподобным епископом Семеном» [23]. Это был ПЕРВЫЙ каменный храм, построенный в Северной Руси после Батыева нашествия, и этим все сказано. Завершение строительства Спасо-Преображенского храма, состоявшееся в 1290 г. уже при втором тверском епископе Андрее, превратило на некоторое время Тверь в духовную и культурную столицу Северо-Восточной Руси. Михаил Ярославич и его родное княжество находились в 1312 году на вершине своего подъема. Впереди была полоса злых и удивительных случайностей.

_____________________________________________________________

[1] см., например, Кучкин В.А., Повести о Михаиле Тверском. Ист.-текстол. исследование. М., 1974, стр. 87

[2] Татищев В.Н., История Российская, М., 2003, Т. 2, стр. 398

[3] ПСРЛ, т. 1, стб. 473

[4] ПСРЛ, т. 3, Новгородская Первая летопись старшего извода, стр. 84

[5] см. Э. Клюг, Княжество Тверское (1247 – 1485гг), Тверь, 1994, стр. 62

[6] Все цит. по Типографской летописи, ПСРЛ, Т. 24, датировка событий следует за знаменитой работой Н.Г. Бережков, Хронология русского летописания, М, 1963, стр. 286–287, 289, 356

[7] ПСРЛ. т. 4, ч. 1, вып. 1, стр. 246; Т. 5. С. 201; т. 1, стб. 526

[8] ПСРЛ, т. 18, стр. 82

[9] ПСРЛ, Т. 1, стб. 483; т. 18, стр. 83; ПСРЛ, Т. 1. Огб. 483; см. также работу Горский А. А., Москва и Орда, М., 2003, стр. 17

[10] ПСРЛ, т. 1, стб.484; ПСРЛ, т. 18, стр. 83

[11] ПСРЛ. т. 1, стб. 486

[12] см. Горский А. А., Москва и Орда, М., 2003, стр. 30-41

[13] Симеоновская летопись, ПСРЛ, т. 18, стр. 86

[14] Симеоновская летопись, ПСРЛ, т. 18, стр. 103

[15] ПСРЛ, т. 10, стр. 177

[16] ПСРЛ, т. 18, стр. 86–87; Приселков М. Д., Троицкая летопись: Реконструкция текста, М.; Л., 1950, стр. 352 и примеч. 4

[17] подробнее см. Кучкин В.А., Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в Х-Х1V вв., стр. 136-138

[18] Никоновская летопись, ПСРЛ, т. 10, стр. 177

[19] см. Кучкин В.А., Повести о Михаиле Тверском. Ист.-текстол. исследование. М., 1974, стр. 87

[20] Тверской сборник, ПСРЛ, Т. 15, Стб. 465

[21] М.Дьяконов, Кто был первый великий князь “всея Руси”, 1889, Библиограф, N 1, СПб, стр. 12

[22] «Предисловие летописца княжения Тферскаго», Тверской сборник, ПСРЛ, т. 15, стб. 465

[23] Симеоновская летопись, ПСРЛ, Т. 18

.......................................................

Список сокращений в сносках: ПСРЛ — Полное собрание русских летописей

МИХАИЛ ЯРОСЛАВИЧ, ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ, АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ: Шаг в вечность.

I only want to say,
If there is a way,
Take this cup away from me,
For I don't want to taste its poison...
I'd want to know, I'd want to know my God.
I'd want to see, I'd want to see my God!
Why I should die?
Would I be more noticed
Than I ever was before?
Would the things I've said and done
Matter any more?
Show me there's a reason
For your wanting me to die.
You're far too keen on where and how
But not so hot on why.
Alright I'll die!
Just watch me die!
See how, see how I die!
Oh, just watch me die! [1]

(T. Rice, Andrew Lloyd Webber, “Gethsemane”)

К 1312 году Тверь вполне успешно нащупала те основные принципы внешней и внутренней политики, что обеспечили в XIV–XV веках возникновение «Русского национального государства»:

• опора на силы своей «земли» вместо «кочевой психологии власти», типичной для «коловращающихся» князей;
• борьба за контроль над Новгородом Великим и его торговыми путями;
• союз с православной церковью, «импорт» готовых иерархов с Запада;
• признание хана из Джучидов своим верховным сюзереном вместе с готовностью использовать Орду против Орды и даже силой отстаивать свои интересы в столкновениях с татарскими «царевичами» или поддержанными Ордой князьями;
• идея единения «всей Руской земли» под властью «православного царя» как основа надежды на обретение государственной и «национальной» независимости.

И именно с начала 10-ых годов медленно и незаметно началось движение к «падению» Твери. Первым звонком стал кризис во взаимоотношениях с митрополитом Киевским и всея Руси, неизбежный после провала дерзкой попытки поставить на этот стол «своего» человека Геронтия. А борьба Михаила Ярославича против митрополита Петра Ратского, назначенного в Царьграде вместо Геронтия, привела к очень опасному для Твери результату:

«По времени же пакы зависти делатель враг завистию подьходить Аньдреа, епископа суща Тиферьскаго … поостривьша язык свой глаголати на праведнаго [митрополита Петра] безаконие. И съплитает ложнаа и хулна словеса, и посылаеть в Царьствующий град к святейшому и блаженому патриарху Афанасию»… «Митрополит Петр созва на Переславль собор велий, быша ту всии епископи, игумены, попы… и от патриарха Афанасия клирок ученый. И многу прения бывшу, и едва преосвячёный Петр… от божественного писания и помосчию и заступлением князя Ивана Даниловича преодоле…» [2]

Митрополит Петр заключил (возможно, что и поневоле) союз с Москвой.

Следующий серьезный удар Михаилу Тверскому судьба нанесла в Новгороде. В 1314–1315 годах все тот же Юрий Московский, пользуясь серьезными антитверскими настроениями в Новгороде и долгим пребыванием Михаила в Орде, занял город на Волхове вместе со своим младшим братом Афанасием. Это новое покушение Юрия на права великого князя привело к тому, что он был вызван ханом в Орду и 15 марта 1315 г. выехал из Новго­рода. С Юрием отправились и его сторонники из числа местных бояр, очевидно, рассчитывавшие добыть в Орде для московского князя ярлык на новгородское княжение, а при удачно стечении обстоятельств — и на владимирский стол. Между Михаилом и Юрием в Орде «бывши пре велице». Хан Узбек, сменивший в 1312 году Тохту, относительно лояльного к Михаилу, все же принял решение в пользу Твери: осенью 1315 г. великий князь после двухлетнего пребывания в Орде пришел на Русь в сопровождении посла Таитемера, возглавлявшего сильный татарский отряд. Как обычно, ордынский посол «много зла учини в Руской земле» [3]. Однако, стараниями в том числе и самого Михаила, простого явления посла народу для смирения врагов было уже недостаточно — навстречу Михаилу к Торжку, южному новгородскому пригороду выступил Афанасий Данилович «с новгородскыми бояры без черных людей» [4]. И 10 февраля 1316 г. Михаил с Таитемером продемонстрировали всю силу тверской власти: «бысть сеча зла и створися немало зла избиша много добрых муж и бояр новгородскых… а иных новгородцев и новоторжцев Бог весть; а инии останок вбегоша в город и затворишася в городе с князем Афанасием» [5].

Начались переговоры с осажденным Торжком, и в ходе этих переговоров, получив в виде контрибуции «пять тысящь гривенок серебра», Михаил призвал к себе «по миру» Афанасия и новгородских бояр, захватил их и отправил в Тверь в качестве заложников. Новгородцы были вынуждены принять к себе посадников Михаила и обязались выплатить за заложников уже 12 тысяч гривен, множество ремесленников из Торжка были выведены в Тверь без возврата [6]. Точно такие же методы ведения переговоров, равно как и решения «новгородской проблемы» будут в будущем применять московские родственники Михаила Ярославича. Однако в начале XIV века Новгород Великий к таким подходцам великого князя еще не был готов – и уже в 1316 г. новгородцы вновь выступили против Михаила Ярославича, доброхоты князя тверского и владимирского полетели в Волхов. В ответ Михаил попытался повторить «со всеи землею Низовскою» поход Александра Ярославича (и, быть может, в очередной раз предвосхитить новгородские походы великих князей московских). Но «логистические» проблемы заставили Михаила остановиться под селом Устыни на Ловати, в 50 верстах от Новгорода, а обратный путь обошелся великокняжескому войску дороже, чем иное поражение — «Князь же Михайло не дошед города ста в Устьянех; и тако мира не возмя поиде прочь не успев ничтоже… и заблудиша во озерех в болотех; и начаша измирати гладом и ядяху конину а инии с щитов кожу сдирающее ядяху…» [7].

А на следующий год ситуация коренным образом изменилась. Юрий Московский, с 1315 года находившейся в Орде на положении то ли просителя, то ли вызванного на ковер в ЦК строптивого секретаря обкома, удивительным образом сумел изменить свою судьбу, женившись 5 февраля 1317 года на сестре хана Узбека Кончаке (принявшей православие под именем Агафьи). Именно после этой свадьбы Юрий Данилович по­лучил ярлык на великое княжение владимирское и двинулся на Русь с послом Кавгадыем. Такое лишение князя владимирского стола при жизни в отсутствие каких-либо признаков неподчинения с его стороны — факт почти исключительный. Можно полагать, что сыграли роль влияние на хана его сестры и поддержка (в первую очередь материальная) Юрия новгородцами, для которых даже и после провала зимнего тверского похода перемены на владимирском столе были жизненной необходимостью. Но главной причиной такого беспрецедентного решения было, по мнению уже упомянутых выше Горского и Насонова, стремление не допустить чрезмерного усиления Твери, идущее в русле традиционной монгольской политики поддержания «баланса сил» между вассальными правителями.

Тем не менее, Михаил Ярославич был готов подчиниться этому ханскому решению для сохранения сил «своего» княжества, о чем и проинформировал Юрия: «Брате, аже тебе далъ Богъ и царь великое княжение, то азъ отступлю тебе княжения, но в мою оприснину не въступайся …» [8]. Однако Юрий Данилович, точно как и Михаил в триумфальном для него 1305-ом году, не мог оставить в покое своего недобитого противника и удовлетвориться достигнутым:

«Прииде князь Юрий ратию ко Тфери, совокупя всю землю Суздальскую, и с кровопийцем с Ковгадыемъ множество татаръ, и бесерменъ, и мордвы, и начаша жещи городы и села».

И, как и в 1305 году, такая попытка добить противника в его же логове успеха торжествующему «победителю» не принесла. Михаил Ярославич Тверской не попытался бежать «в немцы», не попытался отсидеться в своём кремле, наблюдая, как Юрий и Кавгадый «пожгоша всю волость Тверскую и до Волги, и поидоша на другую страну Волги, в той стране то же, хотеша сътворити». Тверской князь вышел из своего города навстречу своей судьбе, шагнув в вечность через кровавый хаос, казалось бы, обычной междукняжеской разборки – и не заметил этого. 22 декабря 1317г. у села Бортенево в 40 верстах от Твери он нанес Юрию полное поражение: новый великий князь бежал в Новгород, его жена и брат Борис Нижегородский попали в плен. Ханскому послу Кавгадыю пришлось пойти на почетную капитуляцию: он «повеле дружине своей стяги поврещи и неволею сам побежа в станы» [9], а наутро заключил мир с Михаилом и отправился вместе с ним в Тверь.

Победа казалась полной. Но, во-первых, Юрий Данилович продолжал последовательно претворять в жизнь девиз тверских и московских Рюриковичей того времени: «Не отступать и не сдаваться в разборках». Всего через несколько дней после Бортневской битвы московский князь «… прибежа в Новгород и позва всех новгородцев с собою и идоша с ним весь Новгород и Плесков… и пришедше на Волгу…» [10]. Это появление новой сильной армии стало серьезной угрозой для Твери и заставило Михаила согласиться на прекращение боевых действий и передачу почти выигранного спора о великом княжении на суд Узбека.

А, во-вторых, где-то зимой 1318 года в почетном тверском заключении умерла жена Юрия и сестра Узбека Агафья-Кончака. Поклонники теории заговора и московские пропагандисты не спали, и немедленно по­явилась версия об отравлении Агафьи. Этот несчастный случай резко ухудшил положение обоих противников: и Юрий, и Михаил выглядели теперь косвенными виновниками смерти представительницы дома Чингизидов. Однако и Юрий, и Михаил все равно выехали в Орду, причем тверской князь, подчеркивая свои сохраняющиеся претензии на великое княжение, двигался через Переяславль и стольный Владимир. Там, в Орде и была поставлена точка в долгом споре Михаила Тверского и Юрия Московского: 22 ноября 1318 г. Михаил Ярославич после предъявления обвинений в невыплате дани, сопротивлении ханскому послу и смерти Кончаки был казнен с санкции Узбека.

Эта страшная и славная смерть заново переписала всю жизнь Михаила Ярославича, как будто сообщив новый смысл и его победам, и его поражениям. Образ тверского князя, стремительно ворвавшийся в русскую литературу XIV века, стал ярчайшим напоминанием того, что первым из многочисленных прав государя является право умереть за свою землю и за свой народ:

Аще азъ гд? уклонюся, а отчина моя вся в полону избиени будут, а после того умрети же ми есть, то лучши ми есть нын? положити душу свою за многия душа.

Такой пример правителя, способного как отправлять на смерть других «за родную землю», так и положить «живот свой за други своя» очень быстро вышел за пределы собственно Твери, где, вне всяких сомнений местное почитание св. благоверного князя Михаила Ярославича началось непосредственно после его кончины. Образ Михаила Ярославича, окончательно утвержденного в пантеоне русских святых именно московской властью [11], оказал, по видимому, серьезное влияние на формирование своеобразной этики правящей элиты всего Русского «национального» государства, для которой позором стало не подчинение «царю» и не мучительная смерть, а отступление хоть на поле боя, хоть в переплетениях сложной интриги.

За короткий срок колесо Истории сделало несколько полных оборотов, вынося наверх то тверичей, то их московских соперников. И останавливаться эта махина не собиралась.

Еще до торжественных похорон Михаила Ярославича на тверской стол вступил его сын Дмитрий, уже в раннем отрочестве успевший поруководить тверскими силами в двух войнах с Москвой (во время «нижегородского конфликта» 1311-го и в 1314 году, когда новгородцы во главе с подручным Юрия Даниловича Федором Ржевским решили проверить крепость тверских границ). Однако же первые годы правления этого князя с говорящим прозвищем «Грозные Очи» оказались временем дипломатов. В 1319 г. по возвращению Юрия Московского из Орды в сане великого князя владимирского тверские князья заключили перемирие со своим врагом. Более того, в начале 1320 года состоялась свадьба третьего из Михайловичей – Константина – с дочерью Юрия Софьей, положившая начало семейным связям тверских и московских князей. Но самым серьезным дипломатическим успехом Дмитрия Михайловича в эти годы стала его собственная свадьба с дочерью великого князя литовского Гедимина. Не случайно в комментариях к этой свадьбе тверской летописец подчеркивает, что «бысть всем людем радость во Твери»: союз со стремительно усиливающимся литовским князем должен был в добавок к этому принести Твери и благожелательное отношение Орды, так как именно в это время Узбек в интересах своей «западной политики» желал поддерживать хорошие отношения с Литвой [12]. Так Тверь ощупью вступала на скользкий, малоизученный, но крайне перспективный путь осознанного лавирования между Ордой и Литвой – основными силами Восточной Европы того времени. Та же Москва всерьез играть на этом поле начала в годы правления Семена Ивановича Гордого, сына Ивана Калиты.

Период успешной дипломатии сменился очередным раундом прямого противостояния между Тверью и Москвой, в котором уже сплелись в неразрывное целое и интересы земель, и личные страсти князей. В 1321 г. Юрий двинулся на тверское княжество походом, и Михайловичи согласились уплатить великому князю «серебро выход­ное» (т. е. дань, предназначенную в Орду) в размере 2000 рублей, а сам Дмитрий Михайлович обязался не оспаривать у Юрия великое княжение. Однако для Юрия, точно как и для Михаила Ярославича десятью годами ранее, этот успех стал началом конца. Вместо того, чтобы отправиться навстречу очередному ханскому послу и передать ему собранную дань, Юрий зимой 1321–1322 гг. уехал в Нов­город. Жадность? Дурость? Какой-то не известный нам неудачный расчет? Ответа нет. Ясно лишь, что «бешеный» великий князь пошел на неподчинение Орде, стремясь использовать полученное «серебро» по своему усмотрению. Таким подарком Юрия немедленно воспользовался Дмитрий Михайлович Тверской, выехавший в Орду уже в марте 1322 г. Узбек же отправил «по Юриа князя» посла Ахмыла, который «много створи пакости... много посече христьянъ, а иных поведе въ Орду» [13]. Переждав самое опасное время в Новгороде, Юрий Московский попытался вернуться в Северо-Восточную Русь, но по дороге на реке Урдоме на него напал брат Дмитрия Тверского Александр Михайлович: обоз великого князя достался нападавшим, а сам Юрий бежал в Псков, откуда вернулся в Новгород. Тверские князья сумели малой кровью добиться важнейшего результата: воспрепятствовали встрече Юрия с ханским послом или его поездке в Орду и в результате выставили московского князя закоренелым ханским ослушником. Наградой за этот успех стало великое княжение, которое осенью 1322 г. Узбек отдал Дмитрию Михайловичу. Зимой Дмитрий пришел на Русь с послом Севенчбугой и теперь уже без сопротивления занял владимирский стол. Тверь снова оказалась «царем горы», но колесо истории останавливаться не собиралось.

Ведь Юрий Данилович (кто бы мог подумать!), отсиживаясь в своём любимом Новгороде (и тем самым самовольно сохраняя за собой часть великокняжеских прерогатив) не собирался отказываться и от владимирского стола. 12 августа 1323 г. он заключил со Швецией знаменитый Ореховецкий договор, определивший шведско-новгородскую границу, и в этом договоре Юрий нагло назвал себя «великим князем» (rex magnus, mykle konungher) [14].

Нет ничего удивительного в том, что уже в 1325 г., собравшись с силами и деньгами, Юрий Данилович двинулся в Орду. Узнав об этом, туда же бросились и старшие Михайловичи,Дмитрий и Александр. В том же году «приде изъ Орды князь Олександръ Михаиловичь, а татарове с ним должници, и много бысть тягости на Низовьскои земли»[15]. Александр, таким образом, выполнял поручение хана, как бы замещая брата, за­держанного вместе с Юрием при ханском дворе.

Несмотря на то, что вина Юрия перед ханом – невыплата дани и неподчинение ханскому решению о передаче великого княжения Дмитрию – была очевидной, Узбек медлил с карами. И Дмитрий Грозные Очи не выдержал:

«без царева слова надеяся на царево жалование, понеже царь Азбяк чтяше князя Дмитреа Михайловича Тверскаго… он… уби князя Юрья … мстя кровь отчу» [16].

Это случилось 21 ноября 1325 г., накануне седьмой годовщины гибели Михаила Тверского. Узбек так и не простил Дмитрию самосуда, и 15 сентября 1326 г. после долгих колебаний все-таки казнил князя тверского и владимирского, передав великое княжение его брату – Александру Михайловичу. Этот шаг был вполне логичен: если убитый Юрий Московский дважды пошел на неподчинение хану, то брат Александра Дмитрий, будучи великим князем, выполнял свои обязанности перед Ордой, а сам Александр продемонстрировал свою покорность в предыдущем году, собирая дань в Северо-Восточной Руси.

Александр Михайлович вернулся на Русь, а вскоре произошло событие, в очередной раз резко перевернувшее всю политическую ситуацию с ног на голову. 15 ав­густа 1327 г. в Твери поднялось восстание против татар, пришедших туда с послом Шевкалом-Чолханом, сыном Тудана-Дюденя и двоюрод­ным братом Узбека, и татарский отряд был перебит. Если оставить в стороне сюжетные «навороты» великолепной «Песни о Щелкане» и других поздних описаний этого неординарного события, то придется признать, что Тверь погубила случайность. «Кобылица млада и зело тучна»; попытка татар отобрать такую замечательную животину; хозяин, заоравший вдруг: «Люди тверские, не выдайте!». И вот уже мы видим во всем своём великолепии русский бунт, осмысленный и беспощадный:

«князь велики Александр Михайлович внук Ярославль … созва тверичь… а Щелкан Дюденевич с татары противу него изыде… одоле Александр… и ту згоре Щелкан и с прочими татары. А гостей ордынских старых и новопришедших… аще и не бишася но всех их изсекоша…» [17].

Последствия этой акции явно продемонстрировали пагубность подобных неподготовленных действий. Узбек, получив известие о резне в Твери, резонно «разгореся яростию велиею зело… и рыкаше аки лев на тверских князей». И, что самое печальное, политическая обстановка в тот момент никак не мешала ему ярость свою утолить: уже зимой 1327–1328 годов сильная «Федорчюкова рать» по замерзшей Волге как по гладкой дороге двинулась к Твери. С этой ратью шли и русские князья, в том числе «… с ними же Иван Московский грядяше и вож им на грады тверскыа бываше» [18]. Александр Михайлович и его братья не решились встречать татарскую «рать» на стенах города и разъехались в Псков и Ладогу. Уже без них «рать татарская взяша Тверь и Кашин и новоторжьскую волость и просто рещи всю землю Русскую положиша пусту …» [19].

История первенства Твери среди земель Северо-Восточной Руси подошла к завершению.

Действительно, после разгрома 1328 года Тверь потеряла статус ведущего центра объединения Руси. Да, Александр Михайлович сумел все же вернуться на родной стол, удачно поставив голову на кон в 1337 году. После десяти лет псковского изгнания (во время которого Тверью  владел средний Михайлович Константин) Александр выехал из Пскова в Орду и повинился перед ханом — «Господине царю, аще много зло сътворих ти, во се есмь предъ тобою, готовъ семь на смерть. И отъвеща ему царь, аще тако еси сотворилъ, то имаши животъ полоучити, много бо послы слахъ, не приведоша тя. И приать пожало­вание отъ царя, въсприимъ отчину свою…» [20].

Но удерживать тверской стол Александру удавалось не долго. Уже в 1339 году (после очередной поездки в Орду Ивана Калиты) Узбек вызвал к себе Александра Михайловича вместе с Василием Давыдовичем Ярос­лавским и Роман Михайловичем Белозерским. По итогам сложной борьбы между ордынскими «промосковскими» и «протверскими» пратиями Александр, третий подряд князь тверской и владимирский, был казнен 28 октября 1339 г. вместе с сыном Федором. Главной причиной трагической гибели этого тверского князя стала, видимо, ошибка на упомянутом выше скользком пути маневрирования между Ордой и Литвой – с 1338 года Орда находилась в состоянии войны с Великим Княжеством Литовским, а ведь Александр Михайлович правил в Пскове во время своего изгнания именно из руки литовского князя Гедимина. Так через десять лет после падения Твери пало и великое поколение её князей.

МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Последняя битва

New blood joins this earth
And quickly he's subdued
Through constant pain disgrace
The young boy learns their rules.
With time the child draws in
This whipping boy done wrong.
Deprived of all his thoughts,
The young man struggles on and on he's known
A vow unto his own
That never from this day
His will they'll take away [21]

(Metallica.The Unforgiven)

Падение Твери и тверских князей оказалось настолько глубоким, что и в 1353 г. после смерти Ивана Калиты, и даже в 1359 г. после смерти Ивана Красного, оставившего по себе лишь девятилетнего сына, «права» московских князей на великокняжеский стол пытался оспаривать только Суздаль. И вот то, что Тверь после действительно случайного падения не смогла подняться и на два с лишним десятилетия потеряла даже статус «главного соперника» Москвы в деле объединения Руси, требует объяснений. К игре случайностей два десятилетия не сведешь.

Первая заслуживающая рассмотрения причина – это междоусобные конфликты в большой семье тверских князей. Определенную роль такие междоусобицы сыграли, особенно на фоне предыдущей слаженной работы тверской семьи. Действительно, в период наивысшего расцвета Твери ни один из сыновей Михаила Ярославича не называется по тем волостям, которыми он мог бы владеть. Причем такая ситуация сохраняется и при жизни Михаила Тверского, и после его смерти. А вот в середине-второй половине XIV века в источниках появляются князья холмские, микулинские  (потомки Александра Михайловича), клинские, дорогобужские  (потомки Константина Михайловича), кашинские - потомки Василия Михайловича. Эти династии оформляются как раз после смертей Александра (1339 г.), Константина  (1347 г.) и Василия  (1368 г.) Михайловичей соответственно.

Мы видим, что княжества и “земли”, появившиеся после нашествия, в целом повторяли путь политического развития древнерусских земель от политического единства к политическому дроблению, от единства княжеской династии к выделению княжеских ветвей. Однако полного распада Тверской земли так и не случилось: здесь сформировалась более четкая система организации единства княжеского рода и территориальной целостности княжеств, определились четкие рамки и принципы совладения княжествами князьями той или иной династии. Центральное место в этой системе занимала столица княжества и ее ближайшая округа. Вполне возможно предположить, что эта система «коллективного сюзеренитета» появилась первоначально в Ростовском княжестве, которое выделилось во Владимиро-Суздальской земле еще в первой половине XIII в. Впоследствии принципы организации внутреннего устроения княжества могли быть позаимствованы из Ростова Тверью (вспомним, что Михаил Ярославич был женат на ростовской княжне), затем Москвой (возможно, из Твери).

Второй причиной «тверского кризиса» середины XIV века стали сложные отношения с сюзереном. Если между 1300-ым и 1327 годами противники Твери пользовались однозначной поддержкой Орды лишь пять лет, в 1317–1322 гг., то после неудачного восстания тверичи о такой «обстановке в верхах» могли только мечтать.

Наконец, истоки проблем Твери можно найти и в слишком раннем её успехе, и в её географическом и геополитическом положении. В конце концов, междоусобицы и «неблаговоление» Орды настигали так или иначе все земли Северной и Северо-Восточной Руси, а у специфического «тверского кризиса» должны быть и специфические причины. И действительно, уникальный стартовый успех Твери привел к тому, что эта земля не только первой вышла на путь объединения русских земель, но и первой собрала все шишки на такой дороге. И дело тут не только в том, что из-за «ногаевой замятни» и колебаний хана при выборе нужной стороны в московско-тверском противостоянии тверичи привыкли противостоять татарам, в том числе и с оружием в руках ДО того, как реальные военные возможности Руси стали достаточными для отражения масштабного степного набега. Против Твери сыграло еще и то, что Михаил Ярославич, один из самых младших внуков Ярослава Всеволодовича очень рано оказался старейшим в семействе Рюриковичей Северо-Восточной Руси. Это привело к тому, что уже с 1300 года, готовя своё близкое восшествие на великокняжеский стол, Михаил Тверской не мог заниматься расширением своей земли за счет владимирских владений. Владимирское великое княжество было одним из самых крупных, а после включения в него в 1276 г. Костромского княжества в результате бездетной смерти костромского князя Василия Ярославича, стало самым крупным на Северо-Востоке. Соответственно Михаил, добившись ярлыка на Владимир, не просто номинально стал верховным правителем Руси, но и реально получил в свое распоряжение много больший потенциал, чем любой из его потенциальных противников. Однако и все «примыслы» тверских князей времен их борьбы за великокняжеский стол, включая и важнейшее Переяславское княжество, вошли не в состав их отчины, а в территорию Владимирского княжества. И потеряв великое княжение, Тверь разом потеряла практически все плоды своей долгой борьбы.

Любопытно, что и Москва со временем наступила на те же грабли: после смерти Ивана Красного владимирский стол 22 июня 1360 г. занял Дмитрий Константинович Суздальский, и все нажитое Иваном Калитой ушло из-под власти московского князя вместе с территорией великого княжества Владимирского (с городами Владимиром, Переяславлем, Костромой, Юрьевом-Польским, Дмитровом и купленной половиной Ростова). Но Москва сохранила тогда Можайск, Коломну и «выменянные» при Семене Гордом «места рязанские», то есть территории, вошедшие непосредственно в состав московского княжества – и этот факт стал наглядной демонстрацией преимуществ геостратегического положения Москвы перед Тверью.

Да, это геостратегическое преимущество Москвы действительно было, причем «выгодное экономико-географическое положение», о котором много говорят со времен Ключевского, к делу отношения не имеет: Тверь, Ростов, Ярославль, Владимир относительно торговых путей, а также центров промыслов и земледелия расположены лучше, чем Москва, да и в XIII–XIV веках в наших широтах громко говорил булат, а не злато. Нет особых оснований напирать и на мифическую особую безопасность Москвы (и Твери) как раз именно из-за тех самых только что упомянутых торговых – то есть речных – путей, которые, как мы видели, легко превращались в дороги войны. Ярославское, Костромское, Дмитровское и Галицкое княжества не только не уступали Москве и Твери в плане безопасности, но даже и превосходили их по этому параметру. А тот же Ростов, умудрившийся в своё время договориться даже с Батыем [22] и располагавший в XIV веке влиятельной колонией «своих» татар, должен был быть вообще «чемпионом безопасности». Однако же, судя по скудным данным источников, люди шли не в более «безопасный» «отатарившийся» Ростов, а в ходившие по самому краю ханского гнева Тверь и Москву. Выше уже встречались два примера крупных переселений элиты в начале XIV века, и эти случаи – выход служилых людей из сферы влияния Ногая в Юго-Западной Руси в Москву и переход владимирского боярства в Тверь – убедительно продемонстрировали, что как минимум знать того времени со своими людьми искала политической бури, а не безопасности. И вот именно с точки зрения возможностей ведения активной наступательной войны Тверь проигрывала Москве:

• на восток от тверских границ находились земли великого княжества владимирского и двигаться туда было, как мы уже с вами показали выше, бессмысленно;
• на юго-востоке были земли Москвы, где поживиться чем-то было затруднительно;
• на западе проходила торная дорога литовских набегов (через Полоцк — верховья Западной Двины — верховья Торопы — Верхневолжские озера (Селигер) — Осугу — в среднее течение Тверцы к Торжку), где нужно было смотреть, как бы не поживились тобой;
• наконец, на юге и на севере тверское княжество граничило с пригородами Великого Новгорода: Торжком/Новым Торгом и Волоком Ламским

Именно на северном и южном направления, казалось бы, и стоило тверским князьям искать себе «примыслов», благо, было это не так и трудно: в 1312 г. «заратися князь Михаиле к Новугороду и наместникы своя выводе, не пустя обилья в Новъгород, а Торжекъ зая и Бежичи и всю волость» [23].

Мамай разговаривает со своими вельможами, миниатюра

Вот только великому князю владимирскому и (особенно!) претенденту на этот стол уж слишком было нужно новгородское серебро для «торговли» в Орде, причем серебро это нужно было не в виде абстрактных будущих доходов от новоторжской и волоколамской торовли, а здесь и сейчас (или вообще вчера). Поэтому многие военные столкновения Твери с Новгородом завершались новгородским откупом и выводом тверских войск из оккупированных новгородских пригородов.

Вот и нет ничего удивительного в том, что В.А. Кучкин, подводя итог рассмотрению границ Тверского княжества в XIV в., констатировал, что, несмотря на некоторые изменения (расширение к концу века за счет ржевских земель, возможную потерю некоторых земель по соседству с Бежецком), границы эти, по-видимому, оставались стабильными. Периоды усиления и упадка политической роли тверских князей на протяжении XIV столетия не были обусловлены значительным расширением или сужением государственных границ княжества [24]. А это значит, что Тверь в отличие от своей конкурентки Москвы в «тучные» годы так и не сумела сделать «запас» на случай будущих бедствий – и закономерно свалилась в кризис после «Федорчюкова» погрома. А вот Москва в начале 60-ых даже и с малолетним князем сумела в достаточно короткий срок исправить последствия политической катастрофы, которой для москвичей обернулась потеря великого княжения в пользу Дмитрия Константиновича Суздальского.

Но все проходит, прошел и «тверской кризис, причем – обычная жутковатая успешка истории – Михаилу, сыну Александра Михайловича тверского, закрепился в 1360-ых на отчем столе помогла чума, выкосившая основных его соперников из тверского дома и почти всех московских князей. Воспользовавшись этим стечением обстоятельств, а равно и тем, что Москва и Суздаль были сильно заняты своей борьбой, Михаил Александрович сумел снова превратить своё княжество в серьезную силу. Главным козырем Твери в новой раздаче стал наличный опыт дипломатии, который и позволил, вмешавшись в своё время в «литовские» комбинации Семена Московского, добиться на редкость выгодного династического брака: в 1348 г. «князь литовськыи Олгордъ прислалъ свои послы къ князю великому Семену Ивановичю бити челомъ и просити за себе свести княжи Семеновы княжны Ульяны княжи дчери Александровы Михаиловича Тферьскаго. И князь великий Семенъ Ивановичь, доложа Фегнаста митрополита, и выда свою свесть за Олгорда князя Литовьскаго» [25].

Это родство было особенно важным для Твери ввиду разгоревшейся в Улусе Джучи «замятни», в ходе которой даже особо наглые эмиры, вроде Мамая, принялись де-факто претендовать на эксклюзивные властные полномочия Чингизидов. Но к концу 60-ых будущий Дмитрий Донской сумел уверенно разобраться со своим суздальским тезкой-противником, и стало ясно, что на очереди новая серия под названием «Тверь в борьбе».

На этот раз в роли зачинщика конфликта выступала московская сторона: в 1368 г. Ми­хаил Александрович был приглашен в Москву на переговоры и «пойман». Но в скором времени (возможно, что из-за позиции прибывавшего в Москву посла от темника Мамая и его ставленника Абдуллы) с Михаилом было заключено докончание, и его отпустили в Тверь. В том же году Дмитрий Иванович пытался исправить недоделки и «посылал рать» на Михаила Тверского, но безрезультатно. В ответ тверской князь решил опробовать на деле достижения своей дипломатии: он бежал в Литву и инициировал поход Ольгерда Литовского на Москву, окончившийся трехдневной безуспешной осадой только что отстроенного каменного Кремля.

В 1370 г. новое обострение отношений Твери и Москвы приве­ло к новому отъезду Михаила Александровича Тверского в Литву. На этот раз уговорить родственника на активные наступательные действия Михаилу не удалось, зато пришли вести, что в отсутствие князя ордынские послы привезли ему в Тверь ярлык на тверское княжение. Необходимость обновления ярлы­ков была формально связана с тем, что в 1370 г. Мамай посадил на престол нового хана — Мухаммед-Бюлека, однако Михаил Александрович обоснованно увидел в этом сигнал. И после того, как сентябре того же года великий князь Дмитрий повое­вал тверские волости, Михаил из Литвы отправился в Орду:

«прииде к Мамаю, печалуя и жалуя, и тамо многы оукоры изнесе и многы вины изложи, паче же всего въсхотеся ему самому княжениа великаго и многы дары раздавъ и многы посулы рассуливъ княземъ ординскымъ» [26].

Мамай, всерьез недовольный долгим отсутствием посольств из Москвы, выдал тверскому князю ярлык на великое княжение владимирское. Однако эффект от этой дипломатической победы тверской линии на маневрирование между ордынским и литовским центрами силы вышел потрясающий. Москвичи, не говоря худого слова против царева ярлыка, просто не дали Михаилу возможности добраться до Владимира или вернуться в Тверь:  «не тъкмо же не приаша его, но и переимали его по заставамъ и многыми пути гонялися за нимъ, ищуще его, и не стигоша его. И тако едва утече не въ мнозе дружине и прибъже пакы въ Литву».

Таким образом, все вернулось на круги своя: Михаил Александрович снова просил войска у Ольгерда, но теперь он уже имел возможность потрясать ярлыком на великое княжение. На этот раз великий князь литовский все же собрался с силами и опять сумел подступить к стенам Москвы, но после восьмидневной осады пошел на заключение мира.

В 1371 г. Михаил Александрович во второй раз получил у Мамая ярлык на великое княжение, но, отказавшись взять вспомогательное татарское войско (наследие Андрея Городецкого уходило в прошлое), выехал на Русь лишь в сопровождении посла Сарыхожи. Результат получился под стать прошлогоднему. Дмитрий Иванович заявил:

«Къ ярлыку не еду, а въ землю на княжение на великое не пущаю, а тебъ послу путь чист» [27].

Позорным завершением этой эпопеи стало язвительное замечание Мамая в адрес тверского князя: «Княжение есмы тебе дали великое и давали ти есмы рать и ты не понялъ, реклъ еси своею силою свети, и ты сяди съ кемъ ти либо» [28].

Твери уже не хватало сил на самостоятельную борьбу за первенство на Руси.

Развязка наступила в 1372 году. Союзные Михаилу ли­товские войска повоевали Переяславль, сам Михаил, продолжая традиции тверских князей, разгромил Торжок, а в июле вместе с Ольгердом двинулся на Москву. На сей раз московские войска встретили Ольгерда не под столицей, а у Любутска на Оке. Там же и был заключен мир, ознаменовавший полное и окончательное поражение Твери, чьи интересы литовский союзник-покровитель принес в жертву политической целесообразности: в договоре впервые в международной практике великое княжение именуется «очиной» Дмитрия Ивановича Московского [29].

А в 1375 году, после краткого времени мира и межкняжеских съездов (в этот период Дмитрий Иванович даже отпустил в Тверь сына Михаила, выкупленного в Орде из долговой кабалы), в Тверь перебежал сын последнего московского тысяцкого Иван Васильевич Вельяминов вместе с видным гостем Некоматом Сурожанином.

Этот побег, судя по вниманию, что уделили ему летописные своды и сами князья, как-то очень заметно перекосил систему управления московским княжеством, а заодно продемонстрировал наличие достаточно глубоких и пока до конца не разобранных связей между элитами Москвы и Твери. Михаил Александрович, видимо, решил, что бегство Вельяминова (а также очередное «розмирье» между Москвой и могущественным ордынским эмиром) даёт ему новые серьезные козыри в борьбе за власть – и отправил Ивана Васильевича вместе со все тем же Некоматом ко двору Мамая. Вскоре из Орды пришел посол Ачихожа с ярлыком тверскому князю на великое княжение владимирское, и будущий Дмитрий Донской решил на этот раз все же поехать в Тверь к царскому ярлыку. Помимо Дмитрия Ивановича и его брата серпуховского князя Владимира Андреевича к Твери с визитом отправились суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович с сыном и братьями, ростовские князья Андрей Федорович и Василий и Александр Константиновичи, князь Иван Васильевич Вяземский, ярославские князья Василий и Роман Васильевичи, белозерский князь Федор Романович, кашинский князь Василий Михайлович, перешедший на сторону Москвы, моложский князь Федор Михайлович, стародубский князь Андрей Федорович, князь Роман Михайлович Брянский, новосильский князь Роман Семенович, оболенский князь Семен Константинович и его брат тарусский князь Иван. Короче говоря, к стенам Твери, как бы репетируя предстоящий слет на Куликовом Поле, собралась вся Северо-Восточная Русь вместе с немалой частью Черниговской и Смоленской земель.

По итогам этого «рабочего визита» Михаил Тверской признал себя «молодшим братом» Дмитрия Московского и в следующих формулировках поставил крест на последней попытке Твери оспорить первенство Москвы:

«А вотчины ти нашие Москвы, и всего великого княженья, и Новагорода Великого, блюсти, а не обидети. А вотчины ти нашие Москвы, и всего великого княженья, и Новагорода Великого, под нами не искати, и до живота, и твоим детем, и твоим братаничем» [30].

Последняя битва завершилась. Но понимание итогов этой битвы, равно как и всего противостояния Москвы и Твери в XIV веке будет неполным, если не попытаться все же разобраться с тем, как эта борьба отражалась на жизни обычных людей по всей Северо-Восточной Руси. Не вызывает сомнения ужасная роль княжеских междоусобиц в жизни тверичей в 1318 году или москвичей в 1308-ом. Но для того, чтобы лучше понять «регионалистскую» московско-тверскую альтернативу Михаилов-Даниила-Юрия-Дмитриев нужно попытаться сравнить её «демографические итоги» с аналогичными итогами почти реализовавшей «интернациональной» альтернативы Андрея Городецкого и Федора то-Ярославского-то-Смоленского.

И мы увидим, что, например, на Московской земле в первой половине XIII века число известных археологам сельских поселений уменьшилось втрое, со 129 до 43. Восстановление на этой земле происходило поначалу медленно, и во второй половине XIII века, во времена Дмитрия и Андрея Александровичей археологам возникло лишь 20 поселений, причем в отличие от прежних больших сел, это были маленькие деревни, прятавшиеся в глубине лесов. В XIV веке ситуация резко изменилась – несмотря на борьбу Москвы и Твери со всем прелестями военного времени (или благодаря ей?) было основано 185 новых поселений, и их общее число увеличилось в четыре раза (!), намного превысив количество сел и деревень, существовавших до нашествия. В отличие от XIII века, среди новых поселений были села, не уступавшие по размерам селениям домонгольских времен; в районе Углича большие слободы тянулись вдоль берега Волги на 9–10 километров [31]. В XIV столетии масштабный характер приобрела и «монастырская колонизация»: было основано более 200 монастырей, то есть больше, чем за всю предыдущую историю Северо-Восточной Руси [32]. Свидетельством крестьянского благополучия являются сравнительно редкие упоминания голодных лет: за полвека с 1310 по 1360 год такие упоминания в летописях встречаются 16 раз (и это при том, что в рассматриваемый период и Русь, и Западная Европа серьезно страдали от низких температур, из-за которых замерзало Балтийское и даже Адриатическое море), тогда как в 1210–1230 годах 14 из двадцати (!) лет были годами голода [33]. Успешно развивались и русские города. Спасо-Преображенский храм в Твери дал старт достаточно активному процессу каменного строительства в той же Твери, Москве, Нижнем Новгороде. По расчетам D. Miller между 1313 и 1337 годами в этих городах было построено 7 каменных церквей (что намного превышает аналогичные цифры для второй половины XIII века), столько же – в промежутке между 1338 и 1362, а за 25 лет между 1363 и 1387 тверичи, москвичи и нижегородцы подняли аж 16 церквей [34]. Таким образом, можно заключить, что на Северо-Востоке одновременно с победой московско-тверской «регионалистской» альтернативы начинается период восстановления вместе периодом колонизации, продолжавшийся с короткими перерывами на междукняжеские войны и масштабные внешние нашествия в течении всего XIV века.

ЭПИЛОГ. ИВАН ИВАНОВИЧ: Последняя альтернатива

Another hero, another mindless crime
Behind the curtain, in the pantomime
Hold the line, does anybody know
What we are living for?
The show must go on! [35]

(Queen, “The Show Must Go On”)

Сто лет тверской истории после похода Дмитрия Донского в 1475-ом выглядят из современности временем «достойного прощания» с главной ареной исторической сцены. Да, после разорения Москвы Тохтамышем в 1382 г. Михаил Александрович сумел отменить наиболее тяжелые статьи «послеразгромного» мирного договора и даже «люди отовсюду собираше, грады Тверские утверди» [36]. Да, умный и жесткий Борис Александрович, только взяв власть в Твери после буйства мора в 1427, попытался «отдаться» под сильную руку «господина деда, великого князя Витовта». Но далеко идущих последствий локальные успехи этих князей не имели: Тверь удерживала свою независимость, и не более. Но именно в это столетие судьбы и поступки тверских князей оказались вплетены в две настоящие, «полномасштабные» альтернативы, определившие будущее всей Северо-Восточной Европы как минимум на столетие вперед.

Первой тверской «точкой бифуркации» стало появление в 1447 г. в Твери слепого вологодского князя Василия, по совместительству – изгнанного двоюродными братьями великого князя московского и всея Руси. И Борис Александрович, долгое время балансировавший в безумной московской замятне на грани заинтересованного нейтралитета, решил рискнуть и поддержать безусловно слабейшую на тот момент сторону этого конфликта. Расчет, был, казалось, беспроигрышный: Тверь в любом случае продлевала период слабости своего наиболее опасного на тот момент «геостратегического» противника. На всякий случай тверской князь добился заключения очередного московско-тверского династического союза: «Князь же Борис Александрович рече великому князю: жени у меня сына своего Ивана; а не женишь, и яз тебя выдам опять князю Дмитрию [Шемяке, противнику Василия II Васильевича «Тёмного»]» [37]. Счастливому жениху было тогда семь лет.

Кто же знал, что так быстро соберется «все войско московское к Твери к великому князю», что это войско, используя поддержку специально отмеченной летописцем тверской артиллерии, сумеет за достаточно короткий срок разгромить основные силы Шемяки – и уже к 1451 году длившаяся два десятилетия внутримосковская междоусобица завершится. Кто же знал, что вокруг пацана-наследника сформируется команда людей, которая не только достаточно быстро доберется до великокняжеской власти, но и сумеет вложить новое содержание в оформленные еще Михаилом Ярославичем и Юрием Даниловичем принципы обустройства великого княжения, взорвав Русскую землю первой великой модернизацией. А когда масштабы последствий сделанного Борисом Александровичем выбора стали ясны, Тверь уже и не могла противостоять тем изменениям, что, начиная с 1460-ых, разворачивались в стране под видом старательного сохранения традиции. Тверь даже поучаствовала в этих изменениях, предоставив в 1471 г. территорию и воинский контингент для стремительного наступления Москвы на Новгород Великий.

«Добрые дела» тверичей, естественно, не остались безнаказанными. И где-то в конце 1470-ых Михаил Борисович Тверской, сменивший своего отца Бориса на тверском престоле в 1461 г., начал ощущать себя крайне неуютно между московскими и новгородскими владениями великого князя Всея Руси. Не слишком благоприятно складывалась для Твери и международная обстановка – православные князья великого княжества литовского, на союз с которыми зачастую ориентировались потомки Михаила Ярославича, переживали не лучшие свои времена, да еще и жена Бориса княгиня София, обеспечивавшая Твери связи с влиятельным в Литве семейством киевских Олельковичей, умерла 7 февраля 1483 года. Пытаясь исправить эту опасную ситуацию, Михаил Борисович обратился к великому князю литовскому и королю польскому Казимиру с предложением династического брака с одной из его внучек и военного союза. Эти переговоры Михаил Борисович зачем-то сопроводил странным дипломатическим демаршем в отношении Москвы, выставив очередного «рутинного» московского посланника «из избы» и из города и отказавшись принять поклон великого князя. В результате уже в 1484 г. Твери пришлось иметь дело с московскими войсками, причем Казимир литовский помощи (что характерно) своим новым союзникам не оказал:

«разверже мир князь великий с тверским великим князем Михаилом Борисовичем про то, что женитесь емоу оу короля и целова ему. И посла князь великий … рать порубежную. И князь великий Михаило Борисовичь Тверскый присла владукоу и доби ему челом на всеи воле его: не зватись ему братом, но молодший брат… а куда поидет князь великий ратно и емоу же с ним идти за один» [38].

Поражение в этом столкновении спровоцировало новый раунд литовско-тверских переговоров – и часть этой дипломатической переписки в 1485 году попадает в руки крайне опасной в то время московской разведки — «Того же лета выняли оу гонца оу тверского грамоты, что посылал в Литву к королю. Князь же великий велми поношая ему… рать нача сбирати на тверского» [39].

Нарушение только что подписанного мирного договора стало достаточным поводом к новому, теперь уже куда более масштабному походу московской (или уже, с учетом сил Новгорода и иных земель, русской?) армии на Тверь. Эта армия к 1485 году была, наверное, сильнейшей в окрестностях, а возможности тверской обороны были катастрофически подорваны многочисленными переездами тверской элиты в Москву. Чего стоит один только князь Данило из холмской ветви тверских князей, заслуживший к тому моменту на московской службе славу одного из лучших полководцев в русской истории. Серьезной силой были и князья Микулинский и Дорогобужский, выехавшие в Москву аккурат перед последним актом тверской драмы. Приведенные примеры, кстати, позволяют заключить, что к моменту падения Твери московская и тверская знать не слишком различались по своим взглядам на мир и своё место в нём и готовы были вместе служить одному великому князю, что не повышало обороноспособность Твери. Иван III отлично это понимал – и потому его армии развертывались неторопливо (скорость их продвижения была примерно в два-три раза ниже скорости марша в новгородских походах), давая время на работу дипломатам и разведчикам. И такая неторопливость принесла результат: 10 сентября 1485 года войска Ивана обложили Тверь, а уже 12 сентября официальная делегация тверичей во главе с Михаилом Холмским (активно агитировавшим в своё время Ивана III за войну против Михаила Борисовича Тверского) и епископом Вассианом (до пострига – князь Оболенский, один из видных полководцев на службе как раз, вот сюрприз, у московского князя) «город отвориша». Михаил Борисович бежал в Литву, а Ивану III оставалось отправить своих людей в Тверь, чтобы «горожан всех к целованию привести… и гражан … от своей силы беречи, чтоб не грабили» [40].

Тверь, как видим, оказалась «неплохо готова» к включению в состав Русского государства. Большая часть местной элиты сохранила свои земли и положение: известен один случай опалы на видного тверского деятеля непосредственно после завоевания. И по традиционной мрачной иронии Ивана Великого этим опальным оказался Михаил Холмский, наиболее старательно и душевно готовивший массовый переход тверской элиты на стороны Москвы, причем обвинен был князь Михайло как раз в измене своему сюзерену Михаилу Борисовичу Тверскому и клевете на него. Не любил, похоже, Иван III Васильевич «инициативников». Остальные знатные тверичи – Холмские, Микулинские, Дорогобужские, Бороздины и прочие – влились в элиту Русского государства, с ходу заняв там видные места. Так в триумфальном походе на Казань 1487 года участвовали четыре «тверских» воеводы, а через два года в походе на Вятку из восьми полковых воевод конной служилой рати шесть – бывшие «тверские» служилые люди [41].

Относительно неплохо, судя по всему, жилось и не таким заметным тверичам. Уровень налогообложения, во всяком случае, вряд ли был особенно велик. Предполагать это можно, например по тому, что в 1478 году, после присоединения Новгорода, Иван III хотел установить новгородцам дань по полторы гривны с «сохи», но новгородцы уговорили князя собирать по полугривне [42]. Упомянутые полторы новгородские гривны – это 16,5 г серебра, а единица площади «соха», соответствовавшая большой семье, разбивалась на новые налоговые единицы, «обжи» или «выти», причем в одной сохе считалось три обжи. Чтобы адекватно оценить размер налогообложения, нужно учесть, что в Водской пятине, где среднее хозяйство считалось ровно за одну обжу, годовой доход составлял 280 денег, а на рубеже XV–XVI веков коробья ржи в Новгороде стоила 10 денег, то есть 7,9 г серебра [43]. Таким образом, даже с учетом неизбежных натуральных повинностей, крестьянам вряд ли приходилось отдавать более десятой части своего урожая. Косвенным показателем уровня жизни в Твери и по всей Северной и Северо-Восточной Руси можно считать относительно быстрый рост численности населения во второй половине XV века: в Новгородской земле за время между описями 1480-го и 1500-го года население увеличилось на 14% [44]. Для Твери и центральных районов России такой статистики нет, однако отдельные примеры указывают на рост числа дворов в отдельных волостках или имениях в полтора, в два, в три раза.

Общество, как видим, было способно обеспечить человеческим ресурсом борьбу за расширение территории своего влияния; выкованная в столкновениях Москвы и Твери «вооруженная элита» была активна и «голодна»; победившая в трудной конкурентной борьбе правящая верхушка сумела объединить «вооруженную элиту» разных русских земель, включив москвичей, тверичей, суздальцев в общую иерархию и направив их энергию на внешнюю экспансию: русские люди действительно стали достаточно монолитной, динамичной и агрессивной силой в Восточной Европе, что, видимо, устраивало тогда и большинство тверичей.

Ну а тверских ревнителей независимости после 1485-го вполне могло утешать наличие собственного, вполне самостоятельного и даже почти законного князя. Ведь Тверь не была непосредственно подчинена Москве: Иван III, отстояв в покоренном городе обедню в знаменитом храме Спаса, «дал ту землю сыну своему великому князю Ивану Ивановичю» [45]. И именно судьба тверского князя Ивана Молодого, наследника великих князей московских, литовских (по прабабке Софье Витовтовне), тверских (по матери Марии Борисовне), суздальских (по прапрапрабабке, дочери князя суздальского и великого князя владимирского Дмитрия) – эта судьба стала основой той второй масштабной альтернативы, о которой я хотел бы сказать в эпилоге.

Иван Молодой, старший сын и наследник Ивана Великого рано стал фактическим соправителем своего великого отца и был объявлен наследником и великим князем. В 1480 г. Иван Иванович отличился в столкновениях с войсками хана Ахмата во время знаменитого «стояния на Угре», а в 1483 г. женился на дочери молдавского господаря Стефана Великого. Так что к моменту начала своего тверского княжения это был опытный воин и политик. Во всяком случае, Ивана Ивановича хватило на создание собственной тверской думы и автономного тверского двора, который в нашей реальности слился с московским лишь в начале XVI века. (В те годы центральная власть вообще, кажется, очень осторожно относилась к «укреплению вертикали», предпочитая не трогать без нужды политически зависимые Псков и Рязань, не мешать автономной работе тверской и новгородской администраций). За годы своего участия в политической игре Иван Молодой сумел скопить определенный политический капитал, что ярко проявилась уже после его смерти, когда во время борьбы за права великокняжеского наследника его сын Дмитрий Иванович сошелся с Василием Ивановичем, старшим сыном Ивана III от второго, «греческого» брака. В той борьбе у молодого Дмитрия-внука нашлись серьезные и влиятельные сторонники (в число которых можно с очень большой осторожностью занести могущественных Патрикеевых и Ряполовских), которые сумели и добиться торжественной коронации Дмитрия Ивановича, и провести через Софийскую и Львовскую летопись свой вариант описания важных для того времени сражений на Угре.

И рассуждая о той альтернативной истории, что ждала нас в случае, если бы Иван Молодой избежал ранней и нелепой смерти, можно с уверенностью заключить, что тверской князь, в отличие от своего слишком молодого сына, сумел бы выиграть борьбу за власть у младших сводных братьев.

Какие бы изменения это принесло? Вряд ли Иван Иванович правил долго: к 1503 году он был бы уже немолод. Но вполне мог бы успеть закрепить успешный для него лично опыт существования автономных земель в составе централизующейся России со всеми плюсами и минусами этой идеи. По окружению его жены и сына можно предположить, что политика Ивана III, нацеленная на постепенную секуляризацию церковных земель, была бы продолжена в том или ином виде. Как следствие, меньше шансов на успех имела идея симфонии светской и духовной власти, оформившая в XVI веке нашего мира в правление Василия III. Присутствие на троне наследника великих князей Восточной и Западной Руси, а не потомка морейского деспота, неизменно сказалось бы на стиле и этикете московского двора, а кроме того Иван Иванович был бы, вероятно, более склонен к мирным взаимоотношениям с Литвой, чем его сводный брат. Помимо всего прочего, Ивану Молодому не пришлось бы на пути к трону использовать поддержку многочисленных «новых» дворян Новгородской земли, как это сделал Василий Васильевич, что неминуемо должно было сделать Московское царство XVI века чуть более «аристократическим» и чуть менее воинственным. Последнее изменение, как раз, видится весьма и весьма желательным, так как масштабные, но плохо организованные военные предприятия Василия III потребовали огромных усилий и крови, но принесли не такие уж большие результаты. А правительство Ивана IV Молодого в том неслучившемся мире последней «тверской» альтернативы имело неплохие шансы удержать ту же Казань.

Но «месяца Марта в 7… преставилъся благоверный и христолюбивый великий князь Иван… живе всех лет 32 и 20 дней. А болел камчюгою в ногах, и видев, лекарь Жидовин мистр Леон, похваляяся, рече великому князю Ивану Васильевичю, отцу: «яз излечю сына твоего великого князя от тоя болезни, а не излечю его аз, и ты вели меня смертию казнити»… И начал лекарь лечити: зелие питии даде ему и начя жещи стеклянницами по телу, вливая воду горяюю; и от того ему тяжь чае бысть и умре. И того лекаря мистр Леона велел князь великий Иван Васильевичь поимати, и после сорочин сына своего… повеле казнити» [46]

Так закончилась последняя «тверская» альтернатива. А нам осталось лишь подвести краткие итоги:

(1)  Основной исторический выбор Руси на изломе XIII–XIV веков – это выбор между

«интернациональной» партией поборников старого принципа «коловращения» князей, опиравшейся на силу традиции (в том числе и в своих нарушениях «княжого» права) и внешнюю военную поддержку;

«регионалистской» партией, опиравшейся на связь князей со своими «отчинными» землями.

Олицетворением первой партии можно назвать Андрея Городецкого и Федора Ярославского-Смоленского, второй — Михаила Тверского и Даниила Московского. Победу второй партии, победу Твери и Москвы можно в целом признать благом для XIV столетия отечественной истории.

(2)   Тверь и Москва жестко конкурировали за право проводить одну и ту же в целом успешную стратегическую программу:

опора на силы своей «земли» вместо «кочевой психологии власти», типичной для «коловращающихся» князей;

борьба за контроль над Новгородом Великим и его торговыми путями;

союз с православной церковью, «импорт» готовых иерархов с Запада;

признание хана из Джучидов своим верховным сюзереном вместе с готовностью использовать Орду против Орды и даже силой отстаивать свои интересы в столкновениях с татарскими «царевичами» или поддержанными Ордой князьями;

идея единения «всей Руской земли» под властью «православного царя» как основа надежды на обретение государственной и «национальной» независимости.

(3)   Поражение Твери в этой борьбе было обусловлено стечением ряда факторов.

(3а) Слишком бурный успех Твери в политической борьбе на рубеже XIII–XIV веков, слишком рано подтолкнувший тверских князей к вложению своих усилий в укрепление и расширение великокняжеского домена, а не наследственной области. Этот ранний успех парадоксальным образом помешал Михаилу Ярославичу воспользоваться наиболее благоприятной обстановкой слабости власти в Орде и во Владимире для совершения территориальных приобретений и усиления собственно тверского двора.

(3б) Не слишком удачное с военно-стратегической точки зрения расположение Твери, резко ограничивающее возможности территориально экспансии княжества.

(3в) Случайное стечение обстоятельств: особенности характера Михаила Ярославича, его сыновей, его двоюродных племянников; случайная смерть Кончаки-Агафьи; случайно начавшееся тверское восстание; изменения в позициях центров силы, на которые ориентировалась Тверь.

(4)   Негативное влияние военных перипетий борьбы за лидерство между Тверью и Москвой на политическую культуру, экономику, демографию Северной и Северо-Восточной Руси во многом компенсирует качество «вооруженной элиты» и правящей верхушки, воспитанной этой борьбой.

_______________________________________________________

[1]

Я обращаюсь к тебе, чтобы только спросить,
Есть ли способ сделать так,
Чтобы эта чаша меня миновала?
Ведь я не хочу пить этот яд,
Ощущать, как он горит во мне.
Я бы хотел все же знать, я бы хотел все же знать, Господи,
Я бы хотел все же увидеть, я бы хотел все же увидеть, Господи,
Почему я должен умереть?
Будет ли от меня больше толку,
Чем от живущего?
Будут ли те вещи, о которых я говорил и которые делал
Хоть что-то значить?
Почему, почему я должен умирать?
О, почему я должен умирать?..
Дай знать, что есть причина,
В том, что ты хочешь моей смерти
Ты очень точно дал знать, как и где,
Но не сказал зачем...
Ладно, я умру!
Смотри же, как я буду умирать!
Просто смотри на то, как я буду умирать!
Просто смотри, как я умираю!

[2] Житие Митрополита Петра; Татищев В.Н., «История Российская», М.,Л., 1965, т. 5, стр. 72

[3] Симеоновская летопись, ПСРЛ, т. 18, стр. 88

[4] Никоновская летопись, ПСРЛ, т. 10, стр. 179

[5] ПСРЛ, т. 3, Новгородская Первая летопись старшего извода, стр. 94

[6] НПЛ, стр. 94–95; ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 36

[7] ПСРЛ, т. 3, Новгородская Первая летопись старшего извода, стр. 95

[8] Кучкин В.А., Повести о Михаиле Тверском. Ист.-текстол. исследование. М., 1974, стр. 93; ПСРЛ, т. 15, стб. 37

[9] Тверской сборник, ПСРЛ, т. 15, стб. 37-38

[10] ПСРЛ, т. 3, стр. 96

[11] см. Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI–XVI вв.), М., 1986, стр. 104

[12] см. Н. С. Борисов, Иван Калита, М. 1995, стр. 104-106

[13] НПЛ, стр. 96; ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 15,42; т. 18, стр. 89

[14] ГВНП, № 38, стр. 67–68; Шаскольский И Я. Борьба Руси за сохранение выхода к Балтийскому морю в XIV веке. Л., 1987, стр. 104

[15] НПЛ, стр. 96

[16] ПСРЛ, т.10, стр. 189; ПСРЛ, т. 18, стр. 89

[17] ПСРЛ, т.10, стр. 194

[18] Тверской сборник, ПСРЛ, т. 15, стб. 466

[19] НПЛ, стр. 98

[20] ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 48; НПЛ, стр. 346

[21]

Новая кровь уходит в эту землю
И он сразу подчиняется
Через постоянную боль и унижение
Молодой человек познает правила
Со временем мальчик превращается в
Побитого и исковерканного парня
Лишенного собственных мыслей
Парень борется всю жизнь и наконец
Клянется сам себе, в том
Что, начиная с этого дня, они никогда
Не лишат его собственной воли.

[22] см. Д. Г. Хрусталев, Русь от нашествия до ига, М., 2008, стр. 91

[23] НПЛ, стр. 94

[24] Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984, стр. 197

[25] ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 59; т. 18, стр. 96–97; Приселков М. Д., Троицкая летопись: Реконструкция текста, М.; Л., 1950, стр. 370

[26] ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 93

[27] ПСРЛ, Т. 15, вып. 1, Стб. 94–95; Т. 18, С. 110

[28] ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 95

[29] ДДГ, № 6, стр. 22

[30] ДДГ. № 9. С. 25-26

[31] Юшко А. А., Московская земля IX–XIV веков, 56, 57, 126, 174

[32] Ивина А. И., Крупные вотчины Северо-Восточной Руси конца XIV – первой половины XV века, М., 1979, стр. 35

[33] см. Е. П. Борисенков, В. М. Пасецкий, Тысячелетняя летопись необычайных явлений природы, М., 1988, стр. 273–278, 261-263

[34] Miller D., Monumental building as indicator of economic trends in Northern Rus’ in the later Kievan and Mongol periods, 1138–1462, American historical review, 1989, vol. 9, № 2, p. 373

[35]

Еще один герой, еще одно бессмысленное преступление
За кулисами в пантомиме
Держать строй! Кто-нибудь знает
Для чего мы живем?
Шоу должно продолжаться

[36] ПСРЛ, т. 15, стб. 17

[37] Львовская летопись, ПСРЛ, Т. 20, стр. 260

[38] Свод 1518 года, ПСРЛ, т. 28, стр. 317; сравн. описание причин столкновения в нейтральной Псковской II летописи

[39] Свод 1518 года, ПСРЛ, т. 28, стр. 318

[40] ПСРЛ, т. 18, стр. 271

[41] Разрядные книги 1475–1598 годов, стр. 21

[42] ПСРЛ, т. 6, стр. 18

[43] АИСЗР. Вторая половина XV- начало XVI века, М., 1978, стр. 33, 365

[44] АИСЗР, Т.I, С. 34, 82

[45] ПСРЛ, т. 24, стр. 204

........................................................................................

Список сокращений в сносках:

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей

АИСЗР — Аграрная история Северо-Запада Росссии

ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.,Л. 1950

НПЛ — Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Издательство Академии Наук СССР, М-Л. 1950

ГВНП — Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М — Л. 1949

Все статьи цикла

• Николай Кленов. ВЕЛИЧИЕ И ПАДЕНИЕ СМОЛЕНСКА. Очерк истории этнического самосознания Смоленской земли в контексте ее политической истории
• Николай Кленов. ТВЕРЬ В БОРЬБЕ. Очерк истории участия Твери в формировании ядра русского государства
• Николай Кленов. СУДЬБА ВЕЛИКОГО НОВГОРОДА
• Николай Кленов. ГРОЗНЫЙ КАК ИТОГ ЭВОЛЮЦИИ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА*