Новость:Кусочек хлеба, поджаренный на машинном масле
11 октября 2025, где?
Две тонкие тетради – страницы в линеечку, исписанные фиолетовыми чернилами, разрушающийся от ветхости корешок скреплен полосой полиэтилена. Это дневник 17-летней ленинградки Вали Мироновой. Она начала его вести 23 октября 1941 года, но практически сразу же на пару месяцев забросила. Регулярные записи в дневнике начинаются только с декабря 1941-го, с начала первой, самой страшной блокадной зимы.
«16 января. Сегодня мама взяла увольнительную, т.к. сообщили, что умер дядя Митя Калабин, и мы решили сходить к ним. С утра натаскали воды с тетей Ирой, она так промерзла – стояла в очереди за хлебом больше 3-х часов. У Калабиных – настоящая могила, чтобы описать не хватит слов. Уж у тети Кати плохо, а здесь не знаю, как и сказать. Дядя Митя умер 6 января, а похоронили 15-го. За мякину отдали 1кг хлеба и 150 руб. деньгами. Хоронили его в Новой Деревне, дядя Леня достал гроб. Шура лежит уже 5-й день, не может подняться: такая стала худая, тощая. Бабушка тоже лежит, Дима тоже не может с места сдвинуться. Только Клава бродит. Они уже на третью квартиру перебираются, а сейчас живут в малюсенькой комнатушке. В большой комнате вылетели все стекла от артиллерийского снаряда. В комнатке адский холод. Дров нет, воды нет, света нет и есть нечего. Клава выкупила хлеб за 18 января. Поели хлеба да разогрели в печке кипятку, сломали скамейку и сожгли. В комнате жуткая грязь, я им перемыла посуду, у них она, видно, недели две не была мыта да закоптела от коптилки. Клава поджарила лепешек на машинном масле из муки, которую получила за крупу. Столярный клей уже весь съели. Мама бабушке дала сахару и взяла для нее постирать жакетку. От них ушли в 3 часа. На Лиговке были в 5 часов. Я сходила за водой, мама разогревала поесть, покушали тоже и отправились к тете Кате. Я по пути зашла на станцию за ужином, на ужин была пшенная каша, я ее снесла маме. В магазинах ничего нет, но говорят, что скоро все выдадут. Все дороги, говорят, заполнены обозами и эшелонами с продуктами. Ждем, когда кончится перерегистрация карточек, наверно что-нибудь будет лучше, ведь недаром выступал сам Попков (председатель исполкома Ленгорсовета. – А.В.) и сказал, что самые тяжелые дни позади остались. Но пока что улучшения нет. Скоро ли?»
Не скоро, Валя. Блокада продлится еще два года. В январе 1942-го ты этого еще не знаешь. Тем-то и отличаются дневники от мемуаров, оперирующих уже завершенными событиями, отношение к которым, по прошествии лет, у автора могло неоднократно измениться под влиянием идеологии, укоренившихся мнений и штампов.
«17 января. Встала сегодня рано, маму собрала на работу, она свезла картошку. Я после нее сразу же ушла тоже. Сегодня Андрей уходит в военкомат. Неужели на фронт? Это значит, что тете Кате (матери Андрея. – А.В.) смерть. Она его ночью кормила, где-то достала картошки. Утром завтракала лапшу, правда недоваренную и без масла. В обед были щи жидкие, но белые и без масла, на второе сарделька с пшенной кашей, все съела. В 4 часа позвонили маме: оказывается в магазине есть пшено и без очереди! Я попросила Тамару подежурить, а сама побежала. Мама очень замерзла. Я выкупила пшено, и вместо 225 г свешали 275 г. Мама пошла на Верейскую. Завтра она выходная… Сегодня разговаривала с Володей Алухиным, и он из достоверных источников сообщил, что смертность в январе месяце 18 тыс. в день, а в декабре была 9 тыс. в день, а в ноябре – 9 тыс. в день. Мы подсчитали, что в среднем за 2,5 месяца умерло от голода 675 тыс. чел., а, ведь, смертность с каждым днем увеличивается. Сколько еще погибло в Ленинграде от бомбежки, от снарядов, да еще около 1 млн взято на фронт и 1 млн эвакуировано. В общем, в городе осталось меньше половины населения. На кладбищах могилы не копают, а взрывают и в ямы так штабелями и складывают покойников. На улице покойников много, и все больше босиком, сапоги снимают. Все больше мужчины мрут... Вот сейчас можно всевозможные вещи купить, а легче всего сменять. И меняют большую часть на дуранду (жмых), овес, масло, хлеб и т.д. Погода вчера была хорошая, а сегодня опять морозит здорово. Сегодня немного радостнее, прибавили хлеба во многих военных частях, госпиталях, яслях. Наверно с 21-го и нам прибавят. Сегодня мама мне сказала, что я не только похудела, но и начала стареть. Неужели моя молодость пройдет так быстро, в таких жутких условиях? Мне еще так хочется жить, работать в пользу человечества, любить. Хочется видеть счастливую жизнь, видеть Колю, Лелю, а главное маму, не гнущуюся под тяжестью труда, а отдыхающую и поджидающую своих детей дома, в тепле и с сытным обедом. Она это давным-давно заслужила, и в ее года нужно уже как можно меньше переживать. А все получается наоборот… Ужин снесла домой (пшенная каша). Дома покушали, мама легла спать, а я читала «Милый друг» Мопассана. Вечером, идя с работы, зашла в магазин, где прикреплена тетя Катя, там было пшено без очереди. А они и не знали, я им выкупила, и сейчас они варят кашу и суп, вспоминают Андрея».
Не менее трети дневника посвящено пище, процессам ее добывания, приготовления. Причем это свойственно не только дневнику Вали Мироновой, но и блокадным дневникам других ленинградцев, которые мне довелось прочитать. Недоедание, голод вынуждают постоянно думать о еде. Не столько даже разум человека, сколько его тело каждой своей слабеющей, угасающей клеточкой постоянно напоминает о пище.
«18 января. Проспала до половины двенадцатого, вернее пролежала. Ночью очень плохо спалось, во-первых жестко, во-вторых было холодно, а в-третьих снилась всякая ерунда. Покушали с мамой, а потом я с тетей Ирой натаскала воды и дров. В 3-м часу сходила за обедом, был рассольник – одна вода – и гречневая каша с сардельками (60 г). Снесла домой, покушали. Мама все время заставляет меня плакать: сама ест очень плохо, все пичкает меня, а я ее, она капризничает и пьет много воды. Собирались на Лиговку, но я решила лучше не ходить, т.к. она еле бродит и дома-то. Заставила съесть суп и кашу с сарделькой, она сначала не хотела есть вообще. Сбегала за хлебом и в 5 ч ушла на станцию, с Тамарой сходили в душ – вымылись замечательно. После душа взяла ужин – гречневую кашу и подогрела на плите и пожарила хлеба с солью. Покушала и пошла на дежурство».
И так далее, день за днем – монотонно и страшно. Но Валентине и ее маме повезло. Вот последняя запись из ее дневника:
«9 апреля мы выехали из Ленинграда по «дороге жизни». Машина шла по льду, а вода надо льдом до радиатора машины. За нами 2 машины ушли под лед. В г. Кабоны нас погрузили в товарные «теплушки». При этом дали по 1 кг хлеба, который выпекали в местной пекарне, он был горячим. И еще по порции пшенного супа, в котором были куски свежего сала. У многих начался кровавый понос и заворот кишок. Погибших от этого в Ярославле сняли с поезда… Мы 3 суток ждали, когда нас отправят в восточное направление. И вот, наконец, подогнали два «пульмановских вагона» (товарных), оборудованные нарами и теплушкой. Нас вышло из эшелона около 200 человек. В нашем вагоне разместилось 92 человека. И вот, мы поехали в г. Томск. Ехали до Томска 1 месяц и 10 дней с разными трудностями и даже приключениями. На больших станциях по эвакуационным справкам давали хлеб и обед. Но наши вагоны часто останавливали на разъездах, где мы ничего не могли получить… В Томск мы приехали в мае месяце».
Я думаю, что все дневники блокадников должны быть опубликованы. Без цензуры, с минимальной стилистической правкой. А может быть, и вообще без правки. Но обязательно с комментариями. Потому что многое из описанного нам, людям, не знавшим войны, уже непонятно. Да и сами авторы дневников не считают нужным уточнять то, что им кажется очевидным.
Например, Валя Миронова пишет в дневнике: «Сегодня перетаскали картошку, 23 шт. померзло, осталось всего вместе с ними 340 шт.». Казалось бы, какой голод? Ведь есть 340 картофелин! Но при встрече Валентина Васильевна Крыжова (она же Валя Миронова) объяснила мне, что это не совсем тот картофель, который мы себе представляем. В конце октября 1941-го на уже убранном картофельном поле на окраине Ленинграда Валя и ее мама собрали оставшиеся картофелинки размером чуть больше горошин. Именно эти картофелинки пересчитывала Валя в январе 1942-го.
Все это обязательно надо публиковать! Чтобы помнили. Чтобы понимали, что война – это не парады и победные реляции. Война – кусочек хлеба, поджаренный на машинном масле.
И, пользуясь случаем, хотелось бы обратиться ко всем нашим читателям, в чьих семьях, возможно, сохранились дневники военных лет. Приносите дневники в нашу редакцию, не сами оригиналы, а их электронные копии. Фрагменты дневников мы опубликуем в газете. А со временем, может быть, и в виде книги их издать удастся.
Андрей ВОРОНИН.
Фото автора и из архива В.В. Крыжовой.
На снимках:
Разворот и обложка дневника.
Валя Миронова, 1943 г.
Сделанная перед войной фотография 9-го класса Ленинградской школы № 10, в котором училась Валя Миронова.
Валентина Васильевна Крыжова (Миронова), 2014 г.