Литературоцентричность Рунета

Литературоцентричность Рунета — концепция, к которой приходят все люди, исследующие Рунет. Если на Западе двигателем интернетизации была в первую очередь коммерция, то люди из бывшего СССР, попадая в Интернет, прежде всего интересовались литературными текстами. На это оказала большое влияние советская культура самиздата. С ранних лет Рунет оказался густо населён различными литераторами, которые сразу же стали использовать Интернет для своих публикаций, способствуя его популяризации у населения. Пионером этого активизма стал писатель Сергей Лукьяненко, который начал играть в сетевые литературные игры со своими читателями ещё в ФИДОнете. Позже этим же занялся футуролог-фантаст Алексей Андреев. Роман Лейбов в 1995 году написал гипертекстовый роман транслитом (в Эстонии не было русских клавиатур). Большое влияние на культуру Рунета и его популяризацию оказали ранние литературные проекты «Буриме на Куличках» и «Тенёта» (в жюри последнего заседал Борис Стругацкий). Максим Мошков, организовавший в 1994 году самую популярную в раннем Рунете библиотеку Lib.ru, был в 2020 году за это награждён государственной наградой РФ.

В книге «Создатель»

• «Я помню, как в 2002 году, оказавшись впервые в США, был поражён контрастом: мы в России писали и читали в Интернете умные статьи, жадно следили за новостями, плели бесконечные словесные кружева на литературных сайтах и завязывали бесконечно разнообразные отношения в только появившемся Живом Журнале, — а местные жители пользуются Интернетом в основном для того, чтобы заказать пиццу.»
• «И здесь мы должны обратиться к самому феномену русского Интернета, изначально, ещё до рождения HTML, оказавшегося литературоцентричным и, шире, логоцентричным в высшей степени. Оказался он таким по причинам вполне объективным. В начале девяностых тысячи молодых людей, имевших амбиции в академических науках, были вынуждены покинуть родину. Просто потому, что хотели заниматься этими науками, а не торговать компьютерами, пусть и с бешеной прибылью. Неудивительно, что, оказавшись в американских университетах, особенно провинциальных, где последнего русского видели полвека назад, эти молодые русские интеллектуалы отчаянно тосковали. И глушили эту тоску — в онлайн-трёпе. Интернет, доступный простым студентам и аспирантам в американских университетах несоизмеримо раньше, чем в России, оказался для них тем местом, где они могли сохранять русскую речь во всём её богатстве.»

В книге «Археология русского интернета»

• «Генеалогические связи Рунета и Русского мира кроются в постсоветском кризисе идентичности. Как и для участников дискуссий в Юзнете середины 1990-х, обсуждавших величие русской культуры и литературы, для политтехнологов важнейшим был вопрос о перспективах сохранения и экспансии литературы и культуры, утверждении могущества русского языка, а значит, по их логике, и России. В 1990-е, когда традиционные иерархии были разрушены, язык и культура стали точкой сборки идентичности русскоязычных пользователей. И в этом смысле наилучшим воплощением Русского мира стало интернет-сообщество – распределенные по миру пользователи, развивавшие сетевую словесность и уповавшие на русский литературоцентризм, участники “электронной соборности” и продолжатели традиций великой культуры, которая нашла свою вторую жизнь в Сети. Политтехнологии целенаправленно пришли в русский интернет, когда развитием политического контента занялся Глеб Павловский, став посредником между Русским миром и Рунетом.»

• «Интернет был “Словом” прежде всего в силу технических условий: российские сети 1990-х позволяли передавать текстовую информацию, картинки закачивались долго, о видео еще и речи не шло. Однако это сугубо техническое условие, определившее текстовую природу раннего интернета, интерпретировалось современниками как знак судьбы, очевидно благоволившей к русской литературоцентричной культуре. Вот как описывал специфику, если не сказать “особый путь” русского интернета филологМихаил Эпштейн: “Думаю, когда Россия технически освоит эти пространства, она обнаружит в них много сродного традициям своей культуры – в частности, электронную соборность, пренебрежение к частной собственности и узкой специализации, метафизические пиянство и кочевье, дремучий лес, широкую степь, «раззудись, плечо, размахнись, рука» и т. д. и т.п... Среди российских традиций, которые обретут второе дыхание в электронных сетях, будет и «литературоцентризм» – вопреки всем недальновидным прогнозам о его кончине. Ведь виртуальное пространство – это пространство, сплошь запечатанное текстом, само состоящее из текста... Каждый учится быть писателем, претворять предметный мир в слово”»

Об электронном самиздате

"К сожалению, об этой части самиздата практически не пишут ни в России, ни в англоязычной литературе, несмотря на его массовость. Например, в “Антологии самиздата” вообще нет упоминаний об этой части подпольной литературы, а в подробном обзоре самиздата историка и журналиста Алексея Пятковского она называется “изданиями по интересам” или “материалами для отдыха”, куда, по мнению автора, входит “порнографическая и астрологическая литература, психологические тесты, каталоги для коллекционеров”. В целом, согласно Пятковскому, поздний период истории самиздата (с середины 1970-х до 1986 года) характеризуется “размыванием идейной чистоты самиздата, начинавшего свое существование в качестве стихийного протеста против цензурных ограничений со стороны государства и средства борьбы за свободу распространения информации”. И это при том, что за распространение текстов о йоге или сексе самиздатчики тоже получали реальные тюремные сроки, как это было, например, с начальником лаборатории судебной медицины Анатолием Чернышевым в деле “томских книжников” в 1982 году или с сотрудниками редакции “Черкаська правда”, у которых в 1974 году были изъяты переводы книг Роберта Стрита “Техника современного секса” и У. Харгинса “Энциклопедия половой жизни”. Во вступлении к “Антологии самиздата” под редакцией Вячеслава Игрунова и Марка Барбакадзе участник диссидентского движения Александр Даниэль дает несколько определений самиздата, которые основаны не на содержании текстов, а на форме их производства и циркуляции. Прежде всего это “литература, размножающаяся в процессе своего распространения самими читателями”, а во-вторых, каждая новая копия – не новый экземпляр тиража, а новое издание. При этом Даниэль упоминает “распечатки с АЦПУ”, в которых он читал повесть “Гадкие лебеди” братьев Стругацких и которые ходили наряду с фотокопиями издательской верстки. И называет их “колоритной формой самиздата”, в которой сама технология обеспечивала безопасное хранение текста: “...Никто же не видит простым глазом, что у тебя там на бобине хранится – данные для расчетов какой-нибудь АСУ или «Москва – Петушки» Венечки Ерофеева. Пришел, поставил ленту на лентопротяжку, улучил момент, когда в машинном зале все свои, запустил программу – и пошел печататься текст на АЦПУ. Вылезает широкая такая бесконечная бумажная лента, сантиметров 50 шириной, а на ней – «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяева”. Казалось бы, вычислительные центры при НИИ – идеальная среда для распространения запрещенных текстов, содержания которых никто не узнает, пока они хранятся в электронном виде. И тем не менее собственно диссидентов среди сотрудников таких центров было довольно мало . Во-первых, чтобы распечатать и прочитать текст, нужно было воспользоваться техникой на рабочем месте, а это было уже отчасти публичное действие. И если на чтение романов Стругацких вряд ли отреагирует кто-то из коллег, то к политическим текстам они могли быть уже не так лояльны. Во-вторых, молодые сотрудники НИИ принадлежали к другому миру, для которого доступ к литературе был непреходящей ценностью, но диссидентская субкультура, как и политика в целом, уже не была актуальной темой. Как замечает Даниэль, электронный самиздат имел такой же узнаваемый внешний вид, как и классическая самиздатовская машинопись. Тексты распечатывались на специальной принтерной бумаге с перфорацией по краям. Шрифт был без засечек и состоял, как правило, только из заглавных букв. Последнее связано с особенностями барабанных принтеров, в которых было три варианта барабана: оба регистра кириллицы, оба регистра латиницы и только заглавные буквы обоих алфавитов. В текстах, которые обычно выводились на эти принтеры, могли попадаться английские слова, поэтому чаще всего для печати использовали только последний барабан – каждый раз менять его было неудобно. На обложках таких книг название обычно напечатано большими буквами, состоящими из звездочек (астерисков), так как увеличить шрифт было невозможно. Если машинопись, по словам исследователя самиздата Энн Комароми, воспринималась на Западе как стилистическая черта диссидентского сопротивления, то магнитные ленты и распечатки на АЦПУ вызывали совершенно другие ассоциации. В таком виде чаще можно было увидеть романы Стругацких, Булгакова и Пастернака, а также анекдоты, пособия по йоге и эротическую литературу. Эти тексты, а также технические тексты для программистов имели хождение на лентах и распечатках вплоть до первой трети 1990-х годов, когда все они стали текстовыми файлами в интернете и приобрели новые медийные свойства. Владельцы электронных коллекций сами часто употребляли слово “самиздат” (“электронный самиздат”, “самиздат, распечатанный на АЦПУ” и т. п.). Потому что для них важнейшим его признаком было свободное, не контролируемое государством производство и распространение текстов. В постах и статьях середины 1990-х самиздат представал предшественником интернета – “магическим кристаллом, в котором отразились принципы бытования Сети”, а интернет, наоборот, виделся “вселенским самиздатом”. Выходили манифесты “нового русского самиздата” и провозглашалась окончательная победа литературоцентризма. “Когда-нибудь историки самиздата подвергнут тщательному анализу ситуацию, возникшую в нашей стране в 90-х годах ХХ века. Отсутствие официальной цензуры и массовое распространение компьютерных технологий дали возможность любителям литературы увидеть свои произведения опубликованными”, – писал Олег Новиков. “Что такое интернет? Тот же самиздат, только американский” – так говорит персонаж романа Сергея Кузнецова “Гроб хрустальный”. На протяжении всего романа автор и его герои отвечают на вопрос, что такое интернет: это и “обещание будущего”, и “объект инвестиций”, а также “кухонный треп” и “собрание сплетен”, “сакральное пространство в противовес офлайновому”, “окно в мир” и “идея равенства в чистом виде”. Но прежде всего это улучшенная версия самиздата: американская сеть, которая предоставляет беспрецедентный для советской истории доступ к текстам и возможность публикации собственных материалов."

У Э. Шмидт

• «Большой резонанс вызвал опубликованный в мае 2001 года на страницах «Сетевой словесности» авторизованный перевод с немецкого статьи Энрике Шмидт «Литературный русскоязычный Интернет: между графоманией и профессионализмом». Э. Шмидт не выделяет отдельного литературного сегмента русскоязычного Интернета. Вслед за С. Кузнецовым она признает литературоцентричность характерной чертой всего русскоязычного Интернета в целом. В Сети, как и в реальной жизни, можно встретить массу и графоманских, и полупрофессиональных, и высокохудожественных произведений. В отдельную категорию исследовательница относит творчество авторов, «которые действуют преимущественно или только в Интернете, символический и технический потенциал которого сознательно используется ими в их творчестве», т.е. сетературу в узком смысле этого слова. Э. Шмидт отмечает, что «на практике Интернет все более развивается, независимо от всех обсуждений, в качестве децентрализованного органа публикации и сбыта, который может заполнить бреши в инфраструктуре русского книжного рынка, возникшие вследствие кризиса издательского дела и литературной критики». Эта сложная задача объясняет труднообозримость литературного пространства Рунета, что, в свою очередь, приводит к необходимости «создания новых узловых пунктов в сети, которые могут информировать читателей и которые могут “обслуживать” авторов». Таким образом, в соответствии с концепцией Э. Шмидт, основными функциями литературного Интернета являются оперативная публикация произведений и ориентация читателя в выборе произведений и ресурсов. К таким «узловым пунктам» исследовательница относит: рейтинги (счетчики), литературные соревнования и конкурсы, литературные журналы (в том числе и графоманские), салоны и клубы, организованные в форме гестбуков и чатов. Автор статьи допускает, что стабилизация развития Интернет-пространства будет в какой-то мере способствовать новому взлету «бумажной» литературы, и уверена, что «конец бумажной эры все-таки не наступит».»