Новость:Я не понимала, что маму хотят расстрелять
11 октября 2025, где?
Л.Соколова (Горшкова)
Наша семья до войны была, мне кажется, самой счастливой на всём свете. Жили на природе в Калининской области – места там очень красивые, пушкинские. Родители учительствовали в начальной школе деревни Денежное, Погорельского района. Школа была замечательная. Мама с папой к началу войны проработали в этой школе по двенадцать лет, обустраивали её своими руками по собственному разумению. Жили мы тоже в школе. Конечно, не во всей: здание было поделено на две части, в одной – классы, в другой – наша квартира. Было у нас хозяйство: коровы, куры, огород, пасека – без этого в деревне не прожить. В семье нас было четверо: мама, папа, я, 1929-го года рождения, и старший брат Коля. Семью в селе уважали.
В 1941-м отец ушел на фронт. Немцы стремительно наступали. Помню, в сентябре немецкая колонна шла через нашу деревню на восток. Военная техника, мотоциклы, машины с гогочущими солдатами двигались непрерывным потоком несколько суток подряд. Но к вечеру машины останавливались, немцы по-хозяйски входили на постой в облюбованный дом и брали всё, что им приглянется. Мимо самого большого в деревне дома – добротной школы – пройти не могли. В классах устроили конюшню. Ночи были прохладными – в печках жгли парты. Увидели наши ульи, залили их водой, мед ели ложками. Деревня как будто вымерла. А колонны фашистов всё шли и шли… Потом ввели новый порядок: всех жителей согнали в четыре дома, выходить за околицу запретили совсем, по ночам запретили выходить из домов, ввели комендантский час. Так мы, все оставшиеся в деревне, существовали в этих четырех домах, доедая всё, что удалось заранее спрятать. Когда выпал снег и ударили морозы: зима в том году была ранняя, – нас с утра, устроив перекличку, выгоняли расчищать дороги. И тут я встретила партизана: по дороге шла старенькая бабушка в платке, остановилась около меня и низким мужским голосом пообещала, что скоро нас освободят, нужно немного потерпеть. Как появилась, так и пропала.
Бывший председатель колхоза сразу перешёл на сторону оккупантов, стал полицаем и возглавил группу по изъятию скотины и птицы. Думаю, он ненавидел всех односельчан, но нашу маму, активистку и учительницу, к мнению которой люди прислушивались, он ненавидел особенно, выставляя перед фрицами коммунисткой, требуя расправы. Те сначала только посмеивались. Но однажды, когда нас построили, как казалось, чтобы повести на работу, двое солдат выхватили из толпы мою маму, повесили ей на шею дощечку с надписью «Партизан» и повели на расстрел. Женщины рядом заслонили собой нас с братом, обхватили, вокруг стоял стон, плач: расстрелять её решили немедленно на глазах у всего села – а я, двенадцатилетняя, ничего не понимала. В это время от комендатуры бежал и кричал по-немецки русский белоэмигрант из учителей – он там служил. Ему нравилось разговаривать с мамой, знал её как учительницу. А кричал он, как потом выяснилось, что приказ о расстреле отменён. Всех разогнали, на работу мы в этот день не ходили.
Зиму пережили с трудом. С ранней весны ели только крапиву да лебеду – голодали. По лесу бродили брошенные лошади, часто попадая под шальные пули. Сельчане просили в комендатуре, чтобы эту конину им разрешили забрать из леса и поделить. А фашистов уже гнали от Москвы. Вновь в селе круглосуточно слышался лязг гусениц и рев моторов – через нашу деревню опять шли колонны, но уже в обратную сторону, а немцы, молодые ребята, проезжая мимо, уже кричали «Гитлер капут». Начались бои за нашу деревню, осколок попал братишке в голову. Его отнесли к немецкому врачу в пункт медпомощи, который занимал один из деревенских домов. Брат плакал, просил его усыпить, чтобы побыстрее умереть. Тот отказался – дескать, медицинская этика не позволяет. Коля очень мучился и умер на руках матери – она сразу поседела. Когда вернулась к нам, узнать её было трудно – я в это время вместе с односельчанами пряталась от снарядов в овраге. А немцы в тот день оставили деревню. И покидая, подожгли её. Мы смотрели на свои горящие дома – стоял вой. Сгорел и дом, где осталось тело брата. Всей деревней разгребали золу, отыскивая его останки. Потом его похоронили. А мы с мамой стояли и смотрели, как люди это делали.
Нас освободили и эвакуировали в Сибирь. До Новосибирска ехали больше месяца, уступая дорогу эшелонам, следующим на фронт. Вспоминать всё это очень тяжело. Там, в Новосибирске, умерла моя мама. А я прожила долгую жизнь – мне уже 85 лет.