Изменения

== '''''   Если змеёныша хорошо кормить, из него вырастет дракон''''' ==

== '''''   Если змеёныша хорошо кормить, из него вырастет дракон''''' ==

Надо признать, что республиканские элиты очень быстро оценили мобилизующий потенциал националистических настроений. Оседлавший эту волну получал сильный козырь в борьбе с Центром за контроль над республиканскими ресурсами. Практически во всех союзных и автономных республиках повторялся один и тот же сценарий «ползучего сепаратизма». Так как впервые он был апробирован в прибалтийских республиках, мы будем называть его «прибалтийским методом». Собственно, пьеса делилась на 3 действия.

Надо признать, что республиканские элиты очень быстро оценили мобилизующий потенциал националистических настроений. Оседлавший эту волну получал сильный козырь в борьбе с Центром за контроль над республиканскими ресурсами. Практически во всех союзных и автономных республиках повторялся один и тот же сценарий «ползучего сепаратизма». Так как впервые он был апробирован в прибалтийских республиках, мы будем называть его «прибалтийским методом». Собственно, пьеса делилась на 3 действия.

 

Действие первое (приблизительно (в зависимости от региона) – зима 1988/89 гг.) – «альтернативная лояльность». На этом этапе главным для националистов было легализироваться и стать «рукоподаваемыми» в кулуарах власти. Для этого конструировалось некое движение «за Перестройку с учётом национальных особенностей и специфики». В прибалтийских республиках это, как правило, называлось «Народный фронт». Т.к. постоянным рефреном во фразеологии таких движений было декларирование приверженности идеалам Перестройки, обычно «народофронтовцы» пользовались, как минимум, благожелательным нейтралитетом Центра. Впрочем, нередко Центр попросту делал ставку на «местных прорабов Перестройки», рассматривая оных как таран в деле сокрушения «партократов», засевших в республиканском руководстве со времён окаянного Застоя. Ну а то, что «прорабы» попутно ратуют за возрождение местных традиций, танцев и песен… да пусть их! Однако постепенно практически все проблемы республики начинали приобретать тот или иной национальный аспект. Особенно активно на тот этапе использовались экологические сюжеты, трактуемые в стиле «Центр понастроил нам тут всяких индустриальных гигантов, в результате наша уникальная экология пришла в полный упадок!». Аналогичный метаморфинг проходила и идея национального возрождения. Начиналось всё с безобидного интереса к истории, традициям, народным промыслам, обычаям и прочему краеведению. Однако чем дальше, тем больше муссировалась мысль о том, что тот или иной (в зависимости от региона) народ находится в глубоком культурном упадке и виновником этого является (пока об этом говорили вполголоса, но уже говорили) Центр. А точнее – Москва, которая ассоциировалась как с безликим федеральным Центром, так и с Россией. Следует учитывать, что данный тренд отлично монтировался в принятый в советской историографии дискурс рассмотрения национальной политики царской России. Идеологи разнообразных «саюдисов» и «народных фронтов» попросту распространяли подход советских историков на советский период. Если вся история досоветской, скажем, Украины – это сплошное преследование царскими сатрапами Шевченко, кирилло-мефодиевцев, Кармалюка и насаждение крепостничества, так почему с той же позиции не рассмотреть и период после 1917 г.?

Действие первое (приблизительно (в зависимости от региона) – зима 1988/89 гг.) – «альтернативная лояльность». На этом этапе главным для националистов было легализироваться и стать «рукоподаваемыми» в кулуарах власти. Для этого конструировалось некое движение «за Перестройку с учётом национальных особенностей и специфики». В прибалтийских республиках это, как правило, называлось «Народный фронт». Т.к. постоянным рефреном во фразеологии таких движений было декларирование приверженности идеалам Перестройки, обычно «народофронтовцы» пользовались, как минимум, благожелательным нейтралитетом Центра. Впрочем, нередко Центр попросту делал ставку на «местных прорабов Перестройки», рассматривая оных как таран в деле сокрушения «партократов», засевших в республиканском руководстве со времён окаянного Застоя. Ну а то, что «прорабы» попутно ратуют за возрождение местных традиций, танцев и песен… да пусть их! Однако постепенно практически все проблемы республики начинали приобретать тот или иной национальный аспект. Особенно активно на тот этапе использовались экологические сюжеты, трактуемые в стиле «Центр понастроил нам тут всяких индустриальных гигантов, в результате наша уникальная экология пришла в полный упадок!». Аналогичный метаморфинг проходила и идея национального возрождения. Начиналось всё с безобидного интереса к истории, традициям, народным промыслам, обычаям и прочему краеведению. Однако чем дальше, тем больше муссировалась мысль о том, что тот или иной (в зависимости от региона) народ находится в глубоком культурном упадке и виновником этого является (пока об этом говорили вполголоса, но уже говорили) Центр. А точнее – Москва, которая ассоциировалась как с безликим федеральным Центром, так и с Россией. Следует учитывать, что данный тренд отлично монтировался в принятый в советской историографии дискурс рассмотрения национальной политики царской России. Идеологи разнообразных «саюдисов» и «народных фронтов» попросту распространяли подход советских историков на советский период. Если вся история досоветской, скажем, Украины – это сплошное преследование царскими сатрапами Шевченко, кирилло-мефодиевцев, Кармалюка и насаждение крепостничества, так почему с той же позиции не рассмотреть и период после 1917 г.?

Действие второе (весна-лето 1989 г.) – «… а деньги врозь!». По достижению определённого градуса напряжённости национального вопроса на первый план выводились идеи «республиканского хозрасчёта» и «экономической самостоятельности». С точки зрения экономики эти лозунги представлялись полной бессмыслицей. Экономика Советского Союза представляла собой единый народохозяйственный комплекс, поэтому попытки вычленить некую «независимую республиканскую экономику» были заведомо обречены на неудачу именно по экономическим соображениям. Но население подвергалось массированной индоктринации в духе «Центр нас объедает («москали усё сало сьилы»), а вот отделимся – и заживём богато!». Очень важно учитывать, что на этом этапе сепаратисты рассчитывали (и, как правило, эти планы осуществлялись) радикально расширить свою социальную базу. Если рассуждения об упадке культуры, как правило, затрагивали струны в душе представителей титульной нации, то лозунг «хватит кормить нахлебников!» был рассчитан на всё население республики. Эгоистичные настроения «пусть эти нахлебники слезут с нашей шеи» действительно были очень популярны. Не случайно на референдумах о независимости, прошедших в республиках в 1989-90-м годах, местное т. н. «русскоязычное» население в основной своей массе поддержало сепаратистов.

Действие второе (весна-лето 1989 г.) – «… а деньги врозь!». По достижению определённого градуса напряжённости национального вопроса на первый план выводились идеи «республиканского хозрасчёта» и «экономической самостоятельности». С точки зрения экономики эти лозунги представлялись полной бессмыслицей. Экономика Советского Союза представляла собой единый народохозяйственный комплекс, поэтому попытки вычленить некую «независимую республиканскую экономику» были заведомо обречены на неудачу именно по экономическим соображениям. Но население подвергалось массированной индоктринации в духе «Центр нас объедает («москали усё сало сьилы»), а вот отделимся – и заживём богато!». Очень важно учитывать, что на этом этапе сепаратисты рассчитывали (и, как правило, эти планы осуществлялись) радикально расширить свою социальную базу. Если рассуждения об упадке культуры, как правило, затрагивали струны в душе представителей титульной нации, то лозунг «хватит кормить нахлебников!» был рассчитан на всё население республики. Эгоистичные настроения «пусть эти нахлебники слезут с нашей шеи» действительно были очень популярны. Не случайно на референдумах о независимости, прошедших в республиках в 1989-90-м годах, местное т. н. «русскоязычное» население в основной своей массе поддержало сепаратистов.

 

Действие третье (с осени 1989 г.) – «Империя зла». Теперь, когда в противостояние с Центром было в той или иной степени вовлечено большинство населения республики, идеологи национал-сепаратистских движений поднимали на щит историю вхождения данной территории в состав Российской империи/СССР. Разумеется, трактовалась эта история исключительно с точки зрения векового экспансионизма московских властей. Соответственно, «русские» в этом контексте рассматривались как «оккупанты», а пребывание в составе СССР – как «незаконное». Ну и как логическое завершение тренда, выдвигалось требование восстановления исторической справедливости, а именно – воссоздания государственной независимости. Ответственность за все реальные и мифические пороки, ошибки и преступления советского периода априори возлагалсь на Центр, а фактически – на русский народ. Глухо, «только для своих» и вполголоса распространялись мнения о том, что «мигранты» наводнили ту или иную республику и угрожают самому существованию титульной нации. Это время форсированной фабрикации исторических мифологем, превращающихся в мощные инструменты политического арсенала. В ряде союзных республик (Грузии, Украине, Молдавии) были разработаны новые школьные программы преподавания истории с «правильно» расставленными акцентами. В результате к моменту распада СССР образ России был демонизирован практически во всех «национальных историях». Важно отметить, что на этом этапе региональное руководство сочло возможным сбросить маски и начать структурное отделение от Центра в форме обособления республиканских компартий от КПСС. Это можно рассматривать как своеобразный индикатор – республиканские элиты окончательно перешли на националистические позиции.

Действие третье (с осени 1989 г.) – «Империя зла». Теперь, когда в противостояние с Центром было в той или иной степени вовлечено большинство населения республики, идеологи национал-сепаратистских движений поднимали на щит историю вхождения данной территории в состав Российской империи/СССР. Разумеется, трактовалась эта история исключительно с точки зрения векового экспансионизма московских властей. Соответственно, «русские» в этом контексте рассматривались как «оккупанты», а пребывание в составе СССР – как «незаконное». Ну и как логическое завершение тренда, выдвигалось требование восстановления исторической справедливости, а именно – воссоздания государственной независимости. Ответственность за все реальные и мифические пороки, ошибки и преступления советского периода априори возлагалсь на Центр, а фактически – на русский народ. Глухо, «только для своих» и вполголоса распространялись мнения о том, что «мигранты» наводнили ту или иную республику и угрожают самому существованию титульной нации. Это время форсированной фабрикации исторических мифологем, превращающихся в мощные инструменты политического арсенала. В ряде союзных республик (Грузии, Украине, Молдавии) были разработаны новые школьные программы преподавания истории с «правильно» расставленными акцентами. В результате к моменту распада СССР образ России был демонизирован практически во всех «национальных историях». Важно отметить, что на этом этапе региональное руководство сочло возможным сбросить маски и начать структурное отделение от Центра в форме обособления республиканских компартий от КПСС. Это можно рассматривать как своеобразный индикатор – республиканские элиты окончательно перешли на националистические позиции.